Абдуллаев Шамшад - Окраина - Беседы
Шамшад Абдуллаев
Окраина: беседы
Создавать в малой укромности милого дома. За дверью: захолустье, накрытое
явью, как западней, и ничего не поделаешь - срединный мир переполнен тихим
безличьем до набрякшего спазма и полуденной саркомы. Тесный рубеж,
топографический рубец, лелеющий громоздкую ширь или жестко упакованный urbis.
Повторяется изо дня в день: что там? кто расскажет? Стихотворение лежит на
этом промежуточном лезвии, отражающем небесный свет и большой пустырь, где
руины дальних обстоятельств встречают окрест буйный и полнокровный конец. Мы
идем вдоль канала, мой друг вспоминает фильм - Аккерман: женщина моет посуду,
выходит на улицу, поворот головы, осеннее предместье, холод. Пейзаж сильнее
интриги, и наблюдение за колыханием трав продиктовано отнюдь не тяжкой
необходимостью в лирическом отступлении. Вот безотчетный дух, который
настаивает, чтобы ты вырвал его из алчной неизвестности, и бесполезны
теоретические усилия; тут правомерна лишь твоя - буквально - физическая
причастность к стремительной силе , и она пропадет, если не дать ей имя.
Не городская молвь, не густая природа, но этот пограничный порыв, всякий
раз отклоняющийся от них, сводит образ в одну вестибулярную гроздь, в
напряженное предчувствие, лишенное торопливости. (Когда стихотворение спешит
оформиться, оно умирает, теряя возможность в дальнейшем воскреснуть:
концентрация косной структуры, завершающейся почему-то рифмой). Принять или не
принять - дилемма будто растягивает меня с обеих сторон и расчленяет надвое.
Но выбрать: не колеблемый ветром куст, не пустоту, что смахивает на полую
однозначность и уныние, а тугой трепет ветвей, приносящийся поверх материи.
Стихотворение, как ночь, зримо лишь темнотой. Оно восхищает нас в той мере, в
какой удаляется. Недоступное в нем предельно корректно и требует, чтобы ты
послал внутри себя гонца, интуицию. Текст, минуя ряд беглых взглядов и
накатанность, становится глубиной, тормозящей движение и затасканный ландшафт.
Поэтический код делится до основания, но сохраняется крохотный лаз для мягкой
растерянности. Дробность, осколки, затертые в креплении глухого микрокосма и
необъятности. Увы: ни одной строки, оставляющей надрез в скучающих глазах. Мы
продолжаем идти, озираясь. Тень воздуха плывет по стене: речь изрекает
неизреченное. Мы смотрим на безлюдную улицу, залитую солнцем, и читаем в ней
успение дня. Старый квартал, транс и традиция городских окраин. Неведомое
опускается до никчемной посюсторонности убогих примет, и новый маршрут
проложен только в узкой полосе - не в сутолоке слогов, не в патерналистском
твержении дремотных форм. Невесть откуда берется покой и блеск. Благо: где
несказанно трудно набирать качество, где приходится отстаивать каждый
отвоеванный толчок. Рука протянута к стакану, и ты чувствуешь, что здесь
побывал свет. Какая редкость! Зачастую язык засылает себя в тупик. Однократный
просмотр окраинной колеи - и того довольно: в нас проникла скудная доля, но в
самом деле поглощенной мелочи оказалось слишком много, и она перелилась через
край.
Освежающий промельк в местном чистилище вдруг выделяет, как знойный сок,
солнечную длительность, рядом с которой будничный прах и суета сокращаются в
заурядный и сякнущий комок. Обо всем забывают, спасаясь в забвении. Традиция в
том, чтоб напомнить - так в речном потоке одна волна передает другой древнюю
текучесть. И не дай Бог скрыть топорную суть в холодном стиле, маркирующем
действительность, или в мрачном романтическом ли
