Аболина Оксана - Прощение
Оксана Аболина
ПРОЩЕНИЕ
Земля маленькая, от нее не убежишь.
Сергей Леденцов
Плохо быть в бесхозной группе -- где ни воспитателя, ни вожатого.
Дежурные восьмиклассники смотрят на все сквозь пальцы -- им лишь бы суп на
пол не проливали да не блевали тухлым мясом и гнилой картошкой -- еще бы,
убирать потом противно. Но они мараться редко когда станут -- ткнут мордой в
блевотину, обматерят, тряпку в зубы, ведро на голову, -- сам, гад, работай.
Начхать им на все -- только власть свою показать: общупать всего на
выходе с ног до головы, благо, повод есть: "Хлеб -- где, сука, спрятал?" --
да в трусы залезть радость -- каждый второй гомик, в Скворцовке научены.
А что Жирный, сволочь, три порции жрет, свою, да его, Димкину, да
Скелета, -- плевать им на это все с высоты Вавилонской башни, о которой
рассказывала мама, милая, добрая, хорошая мама, была и у Димки мама, пока
отец в белой горячке не сцапал топор и не убил ее, прикрывшую собой сына. На
кой черт прикрыла? -- живи теперь здесь, среди подонков, рядом с Жирным, на
которого и смотреть-то противно, а мамы нет... -- Третий "б" -- на выход!..
Ага, старшая к двери приклеилась. При ней только карманы проверять
будут. Значит, можно хлеб -- в трусы, только чтоб никто не увидел. Не ушла
бы! Протолкнуться вперед. Ага...
-- Грушев, хлеб есть?
-- Не-е... -- Покажи карман.
-- Дырявый. Вот.
-- Вали.
Леденец бежит, запыхался, глаза шныряют, ногу, бедняга, волочит, не
везет ему, хромому. Чего это он так? А-а, вот и Бармалей несется, все ясно,
опять покусались. Навалился на Леденца, подмял, волосы в кулак и -- башкой о
стену. Раз, два...
-- Что, сволочи, столпились, марш гулять!
Какое там гулять? В угол. Там не увидит. Только бы нас ему не отдали.
Наверное, ему. Восьмой выпустит, и к нам. Лучше б Платонову, но она не
возьмет бесхозный класс. Там в третьем "а" сплошные девчонки, она девчонок
любит. Убегу. Помотаюсь недели две и сдамся в распределитель, месяц
подержат, потом в психушку и, дай Бог, в другой интернат. Так многие делают.
Только б там хуже не оказалось.
-- Получай, щенок!
-- Бармалей-Бармалей, поди бороду сбрей. А то оторву. Я тебе и другое,
кобель, оторву.
-- Сейчас ты у меня, сволочь, на две ноги захромаешь! Получай! В ПТУ
размечтался? Ты у меня по миру пойдешь. Я тебя к хроникам сдам, доволен? Вот
так.
Ушел. Леденец обмяк, бедолага. Кому к хроникам хочется? Удар по
солнышку. Больно, ясно. Стоит, кровь по скуле размазывает.
-- Грушев, чего встал? Иди -- помоги. Дай обопрусь. Пошли на улицу.
Медленней. Черт! Все видал, да? Учись. Пригодится. Давай к бревну эа
футбольной площадкой. Я там люблю. Тяжело? Потерпи. Ты славный пацан, я тебя
сразу приметил как ты к нам поступил. Видно, что домашний, из нормальной
семьи. А я детдомовский. Куда гонишь? Не могу быстро, уже близко, потерпи.
Дойдем -- там и оклемаюсь.
Хороший парень, Леденец, хоть и восьмиклассник. Младших не бьет, орет
редко, даже когда дразнят, в трусы не лазит, говорит по-человечески, как с
ровней. Давно так никто не говорил.
-- Садись. Не куришь еще?
-- Не-е.
-- И не начинай. Только если совсем припрет. Погоди, у мужика стрельну.
Похромал. Да, Леденец -- хороший парень. Жаль, что Бармалей на него
взъелся. Вечно выясняют отношения.
-- Ну вот... Теперь совсем хорошо.
-- Чего к тебе Бармалей пристал?
-- А, Бармалей... Это не он ко мне, это я к нему пристал. Избил
девчонок. Они простыни порезали. Я ему говорю: сам довел, скотина, трусы,
выдавай, но фиг -- одну пару на два года. Н
