Абрамов Александр Сергей Артём - Тихий Ангел Пролетел
СЕРГЕЙ АБРАМОВ
ТИХИЙ АНГЕЛ ПРОЛЕТЕЛ
Утопия
Доблестным рыцарям государственной безопасности всех времен и народов посвещаю
ВЕРСИЯ
Москву сдали в конце декабря сорок первого, зима стояла нещадная, дышать колко было, немцы шли по Москве не дыша, только снег скрипел на Горького, и на Садовом, и на Манежной сахарно скрипел вмерзший в асфальт снег, скрипел под сапогами, скрипел под шипованной резиной, под траками, которые рвали лязгом выстуженную дневную тишину и порвать не могли: намертво тишина смерзлась. Странно было немцам в промерзшей Москве, зябко им было, не дыша в нее вошли, не дыша в ней остались, потому, может, всерьез ничего и не тронули — вопреки угрозам их крутого вождя, сулившего затопить Москву, да только в который раз легко солгавшего. Но и в самом деле: зачем их крутому вождю лишнее море, разве его кораблям негде было плавать?..
Город остался живым, а вот как он тогда жил — это уже другой разговор, долгий и каторжный, хотя, конечно, можно и двумя словами: опять-таки не дыша тогда жил. И то объяснимо: зима, мороз, снег.
А война пока что дальше покатилась, сворачиваясь, сворачиваясь...
ФАКТ
На сверхзвуке уже, на пределе мощности, почудилось: вдруг вырубился двигатель. Но нет, понял сразу, не почудилось: мгновенно возникшая тишина сдавила уши с такой убойной силой, что Ильин не сдержался, заорал и, погружаясь в мучительную эту тишину, как в омут, теряя от боли сознание, орал, не переставая, страшно пугая, должно быть, слухачей та аэродромной связи, орал, мертво вдавливая в панель кнопку катапульты, орал, уже напрочь вырубившись из реальности, ни черта не слыша, не видя, не помня...
ДЕЙСТВИЕ
Непруха с утра началась: зеркало разбил. Оно на подоконнике стояло, подоконник узкий, а тут на Иване Великом к заутрене вмазали, Ильин дернулся, щеку порезал и зеркало разбил, локтем его смахнул, убогий.
Зеркало — хрен с ним, конечно, дешевое простое стекло, а вот примета очень скверная, Ильин верил в приметы, отчего сильно расстроился плюс добриться пришлось наизусть, под сладкий Иванов перезвон, хоть и далековатый, но отчетливо слышный. Он и разбудил Ангела, весьма некстати, Ильин-то рад был, что встал раньше хранителя, что можно хоть побриться без его занудства, в относительном где-то покое, но покой Ильину не обломился, Ангел проснулся и завел шарманку.
- Утро говенное, — сказал известное Ангел.
Ильин смолчал. Натужно, с гадким хрустом, скреб лезвием подбородок.
- Зеркало разбил, — сказал тоже известное Ангел.
Скреб лезвием подбородок, а следом пальцы легко по коже вел, чтоб, значит, контролировать бритье без отражения в стекле.
- К худу, — сказал совсем известное Ангел, а после чуток неизвестного добавил:
— День не задастся. Под машину попадешь, полиция пристанет — в околоток оттащит, паром обваришься.
Много наворожил, не пожадничал, в настроении с утра был.
- Врешь ты все, — все-таки раздраженно, достал его Ангел, отметил Ильин. — Полиция-то причем?
- Не знаю, — Ангел не знал. — А только вижу наперед и предсказываю, что вижу. А что не вижу, то не предсказываю.
- А что видишь?
- Вижу черное, черное, а в нем красное мигает и горит, мигает и горит...
- Мигалка, что ли, на полицейской машине?
- Не знаю. Знаю, что полиция, а уж мигалка или не мигалка — определишься на местности.
- Я-то определюсь... — тоскливо протянул Ильин. Прибалдел-таки от Ангеловой ворожбы, тяжко умолк. И Ангел тоже присмирел, в душу временно не лез, не мешал Ильину скудно завтракать хлебом, и маслом, и колбасой, и молоком, и высосать сигаретку
