Абрамов Сергей - 'граждане, Воздушная Тревога !'
Сергей Александрович Абрамов
"Граждане, воздушная тревога!"
Повесть рассказывает о борьбе органов госбезопасности с вражеской
агентурой во время Великой Отечественной войны и в наши дни.
1. Москва. Октябрь 1941 года
До сих пор меня все зовут Вадиком, почему-то забывая об отчестве и даже
фамилии, хотя я уже перешагнул свое двадцатипятилетие, и юридический
факультет уже давно позади. Выдали на руки свободный диплом, но кому нужен
юрист в прифронтовой Москве, когда полгорода уже эвакуировано. В армию не
взяли, потому что левая нога у меня от рождения короче правой. Вот я и
работаю в одной из неэвакуированных московских газетных редакций, где меня
даже военкором ни на один фронт не посылают: где тебе, с детства увечному,
по окопам мотаться, а хороший правщик и в редакции требуется. А какой я,
извините, увечный, когда на одном сапоге только подошва чуть потолще нужна,
и никакой хромоты не заметно. Но с врачами что ж поделаешь, разделся, и
готов: вчистую, милок, вчистую! Ну и правь чужие корреспонденции, если своих
писать не дают. Ни старшины, ни просто красноармейца Глотова нет и не будет,
а есть глубоко штатский заведующий отделом информации Глотов Вадим
Андреевич, короче говоря, Вадик, или, из уважения, Вадим.
Живу я в редакции на казарменном положении, сплю на раскладушке возле
письменного стола рядышком с телефоном - на случай экстренного вызова к
редактору. Но такие вызовы редки, и я могу ночевать и дома, благо ночной
пропуск всегда при мне вместе с ненавистным билетом об освобождении от
воинской повинности. Ходу от Чистых прудов до Кузнецкого моста всего
полчаса, а поужинать вместе с матерью и старшей сестрой в домашней
обстановке куда приятнее, чем грызть на ночь черствую булку в пустом
редакционном кабинете, прислушиваясь к радиоприемнику: вдруг объявят
тревогу.
Сейчас радиоточка пока молчала.
Зато неожиданно звякнул телефон. Звонили не по внутреннему, а по
городскому аппарату. Из дома, подумал я, и не ошибся...
- Вадик, - услышал я голос матери, - завтра с утра Леночкин театр
эвакуируют. Она сейчас в бухгалтерии оформляет все нужные бумаги и деньги.
Может, ты подойдешь и поможешь мне уложиться? Багажа так много, что одной не
управиться...
- Бери только самое нужное. Не на дачу переезжаешь. Куда, кстати?
- В Куйбышев. Сказали, что все уже там для нас приготовлено.
- Значит, порядок. А глаза вытри. Не время плакать.
- Неужели Москву отдадим?
- За Москву будем драться. Выдержим. - Голос у меня преувеличенно
бодрый. Ни единого сбоя. - За комнатами я послежу. Все будет цело... Сейчас
же иду домой. Не волнуйся, если опоздаю... С минуты на минуту следует ждать
тревоги. Спускайся тогда в бомбоубежище. Комнат не запирай: без вас никто не
зайдет...
Наша многокомнатная коммунальная квартира обезлюдела: часть жильцов уже
эвакуировалась, комнаты их опечатали. Зато все оставшиеся как-то сдружились
в эти трудные дни, вон даже двери перестали запирать, замки бездействуют...
А завтра наш сплотившийся коллектив потеряет еще двух человек, и комната
матери и старшей сестры перейдет ко мне на охрану.
Предупредив секретаря редакции о том, что сегодня ночую дома, я вышел
на улицу. Этот час светомаскировки в Москве для меня самый тяжкий. Я не
силен в так называемой ориентации в темноте и даже дома по ночам хожу
ощупью, чтобы не задеть случайно передвинутый стул или кресло. Куриная
слепота, как говорили в детстве. А на улицах я не различаю ни затемненных
домов, ни теней прохожих на тротуарах, бреду почти
