Абрамов Федор Александрович - Мамониха
Федор А.Абрамов
МАМОНИХА
Приезд гостей застал тетку Груню явно врасплохона выбежала на крыльцо
босиком, без платка, в старомпрестаром сарафанишке аглицкого ситца, какой,
бывало, надевала по великим праздникам.
- О, о, кто приехал-то! - запричитала она по-родному, окая, врастяг. -
А я ведь думала, уж и ты передумал.
Мокрый от старушечьих поцелуев и слез, Клавдий Иванович шагнул в
желанную прохладу нетопленой избы (тридцать градусов в одиннадцать утра
было!), и тут все разом разъяснилось: брат и сестра не приедут-тетка две
телеграммы подала ему. На Никодима, как было сказано в телеграмме,
неожиданно свалилась важная командировка, а у Татьяны-тоже
неожиданно-заболел сын.
Клавдию Ивановичу обидно было до слез. Ведь договаривались же,
списывались: нынешним летом собраться под родной отцовской крышей-больше
десяти лет не виделись друг с другом. А потом, надо было что-то решать и с
самим домом-тетка Груня в каждом письме плакалась: разорили охотники да
пастухи ваше строенье, одни стеяы остались, да и тех скоро не будет.
У Клавдия Ивановича было отходчивое сердце, и сам он быстро справился с
собой. Ну не приедут и не приедут - что поделаешь? Чего не бывает в жизни?
Но жена... Как все это объяснить, втолковать жене?
Полина последние три месяца, можно сказать, только тем и занималась,
что шила платья да всякие там женские штуковины-не хотелось ударить лицом
в грязь перед столичными. И сколько она денег на это добро изпела, так это
страшно и выговорить. И вот на тебе-все зря,
Первые минуты за столом сидели, как на похоронах.
Всех-к тетку, и грузную соседку Федотовну, которая приплелась
посмотреть на дальних гостей, и, конечно, самого Клавдия Ивановича-всех
замораживал мрачный вид Полины.
Оттаяла она немного лишь после того, как пропустили по второму
колокольчику.
Тут сразу с облегчением вздохнувший Клавдий Иванович скинул теснившие
ногу туфли, снял запотелые носки и начал босиком расхаживать по
некрашеному, льняному полу-сколько уж лет не чувствовал под ногой певучей
деревянной половицы!
- Походи, походи, Клавдий Иванович, - одобрительно закивала тетка. -
Вишь вот, ты в отца ногой-то. У того, бывало, нога не терпела неволи. В
чей дом ни зайдетв свой, в чужой, а первым делом долой сапог да валенок,
иначе ему и жизнь не в жизнь...
- Дак ведь не зря босым и звали, - подковырнула Федотовна.
Тетка стеной встала за покойного брата. Дескать, верно, босым звали-у
кого раньше прозвища не было, да не босым жил. Ну-ко, кто такое житье
имел? Кто в колхоз столько добра сдал? Корову, быка-двухлетка, да кобылу в
самой поре, да жеребца выездного, да трои сани, да две телеги...
- Нет, нет, - отрезала тетка, - не по прозвищу величали Ивана
Артемьевича, а по фамилии. А фамилья у нас, Устннья Федотовна, сама за
себя говорит: Сытины. - И вдруг горько расплакалась. - Все, боле, Клавдя,
нету нашей Мамонихи. Одни медведи теперека живут, да еще Соха-горбунья
мается.
- Соха-горбунья? Она жива?
- Жива, жива. Всю зиму, бедная, из халупы не вылазит, как в берлоге
сидит.
- Давай дак не рыдай, - строго заметила Федотовна. - Нашла о ком
плакать. Мало у ей помощников-то...
- Это у Сохи-то помощники?
- А чё? Всю жизнь лешаки да бесы служат, вся погань, вся нечисть у ей
на побегушках.
- Не говори чего не надо-то. Всего можно на человека наговорить.
- Да ты где, в каких краях-то выросла?
Разговор становился шумным, крикливым: обе старухи-и тетка, и
Федотовна-всю жизнь вот так, низа что не уступят друг дружке, и Клавдий
Ива
