Абрамов Федор Александрович - Пелагея
Федор А.Абрамов
ПЕЛАГЕЯ
Утром со свежими силами Пелагея легко брала полутораверстовый путь от
дома до пекарни. По лугу бежала босиком, как бы играючи, полоща ноги в
холодной травятной росе. Сонную, румяную реку раздвигала осиновой
долбленкой, как утюгом. И по песчаной косе тоже шла ходко, почти не
замечая ее вязкой, засасывающей зыби.
А вечером - нет. Вечером, после целого дня возня у раскаленной печи,
одна мысль о возвратной дороге приводила ее в ужас.
Особенно тяжело давалась ей песчаная коса, которая начинается сразу же
под угором, внизу у пекарни. Жара - зноем пышет каждая накалившаяся за
день песчинка.
Оводы-красики беснуются - будто со всего света слетаются они в этот
вечерний час сюда, на песчаный берег, где еще держится солнце. И вдобавок
нота - в одной руке сумка с хлебом, другую руку ведро с помоями роет.
И каждый раз, бредя этим желтым адищем-иначе не назовешь, - Пелагея
говорила себе: надо брать помощницу. Надо. Сколько ей еще мучиться? Уж не
такие это деньги большие - двадцать рублей, которые ей приплачивают за
то, что она ломит за двоих-за троих...
Но так говорила она до той поры, пока пересохшими губами не припадала к
речной воде. А утолив жажду и сполоснув лицо, она начинала уже более
спокойно думать о помощнице. А на той стороне, на домашней, где горой
заслоняет солнце и где даже ветерком слегка потягивает, к ней и вовсе
возвращался здравый смысл.
Неплохо, неплохо иметь помощницу, рассуждала Пслагея, шагая по плотной,
уже слегка отпотевшей тропинке вдоль пахучего ржаного поля. Худо ли-все
полола -л:
н дрова, и вода. И тесто месить-не надо одной руки выворачивать. Да
ведь будет помощница-будет и глаз.
А будет глаз - и помои пожиже будут. Не пабахтаешь в ведро
теста-поопасешься. Л раз не набахтаешь, и борова на семь пудов не
выкормишь. Вот ведь ока, помощница-то, каким боком выйдет. И поневоле тут
поразмыслишь да пораскинешь умом...
У мостков за лыву - грязную осотпстую озсрпну, в которой, отфмркнваясь,
по колено бродила пегая кобыла с жеребенком, - Пелагея остановилась
передохнуть. Тут всегда она отдыхает-и летом, и зимой, с сорок седьмого.
С той самой поры, как встала на пекарню. Потому что деревенская гора
немалая - без отдыха не осилить.
На всякий случай ведро с помоями она прикрыла белым ситцевым платком,
который сняла с головы, поправила волосы-жиденькую бесцветную кудельку,
собранную сзади в короткий хвостик (нельзя ей показываться растрепой на
люди-девья матерь), - затем по привычке подняла глаза к черемухову кусту
на горе-там, возле старой, прокоптелой бани, каждый вечер поджидает ее
Павел.
Было время, и недавно еще, - не на горе, у реки встречал ее муж. А
осенью, в самую темень, выходил с фонарем. Ставь, жена, ногу смело. Не
упадешь. А уж по дому своему-надо правду говорить-она не знала забот.
И утром печь истопит, и корову обрядит, и воды наносит, а ежели минутка
свободная выпадет, и на пекарню прибежит: на неделю-на две дров наготовит.
А теперь Павел болен, с весны за сердце рукой хватается, и всеи дом, и
пекарня, - все на ней одной. Глаза у Пелагеи были острые-кажется, это
единственное, что не выгорело у печи, - и она сразу увидела:
пусто возле куста, нету Павла.
Она охнула. Что с Павлом? Где Алька? Не беда ли какая стряслась дома?
И, позабыв про отдых, про усталость, она схватила с земли ведро с
помоями, схватила сумку с хлебом и ззонко-звонко зашлепала по воде
шатучими жердинами, перекинутыми за лыву.
Павел, в белых полотняных подштанниках, к мягких в
