Аксенов Василий - Апельсины Из Марокко
ВАСИЛИЙ АКСЕНОВ.
АПЕЛЬСИНЫ ИЗ МАРОККО
Глава I. ВИКТОР КОЛТЫГА
В общем, лично мне надоело... Артель "Напрасный труд". Мы
пробурили этот живописный распадок в двух местах и сейчас
бурили в третьем. Гиблое дело - нет здесь ее. Я это чувствую
нюхом - как никак уже пять лет шатаюсь в партиях, на Сахалине
был возле Охи, и по Паронаю, и в устье Амура, и на Камчатке...
Насмотрелся я на эти рельефы!
Ничего я не имею против этого распадка, здесь даже красиво
- можно горнолыжную базу построить, на западном склоне
отличная трасса для слалома, воздух здесь хороший, а может, и
грязи какие-нибудь есть для больных, вполне возможно. Целебный
источник? Допускаю, стройте, пожалуйста, санаторий - боже ты
мой, может, здесь и золото есть, может быть, этот чудный,
живописный, лучший в мире распадок - настоящее золотое дно,
может, золота здесь хватит на все сортиры в коммунистическом
обществе, но нефти здесь нет.
Понятно, я молчал и ничего не говорил Кичекьяну. И все
ребята молчали. Кичекьян у нас человек новый, это его первая
разведка. В этом году он окончил Ленинградский горный и приехал
к нам сюда начальником партии. Сейчас он сильно психовал, и
поэтому мы молчали. А хотелось сказать: "Знаешь что,
Арапет-джан (или как там у них говорят), надо собирать все
хозяйство и сматываться отсюда. Знаешь, джан (вот именно,
джан), наука наукой, а практика практикой". Но мы молчали,
работали, консервы ели - наше дело маленькое.
В четыре часа наступила ночь, и верхушки сопок заблестели
под луной, словно серебряные. Над кухней уже давно вился дымок,
а по дну распадка шли наши сменщики, сигналили папиросками.
- Пошли обедать, товарищ начальник, - сказал я Кичекьяну.
Но он только помотал головой. Он сидел на ящике и кушал
хлеб с маслом, вернее не кушал, а, как говорится подкреплял
силы. Масло на морозе стало твердым, как мыло. Кичекьян отрезал
толстые куски, клал их на хлеб и в таком виде наворачивал. По
его худому и заросшему лицу ходили желваки. Он был маленький и
тощий, он даже в ватнике и в ватных штанах казался, как бы это
сказать... изящным. Временами он откладывал хлеб и масло, дышал
на руки, а потом снова принимался за свое дело. Потом он встал
и заорал:
- Луна, плыви в ночном просторе, лучи купая в море...
Конечно ему было нелегко здесь, как человеку южному.
Я тоже был человек южный, из Краснодара, но за восемь лет
(три года армии и пять лет на гражданке) я тут порядком
акклиматизировался. Возможно, летом я поеду в отпуск и проведу
его у матери в Краснодаре. Известно каждому, что в Краснодаре
самые красивые девчата в Союзе. Причем это не реклама, а если
бы еще наших девчат приодеть получше, то все: пришлось бы
пустить в Краснодар еще несколько железных дорог, шоссе и
построить международный аэропорт. Я часто думаю о Краснодаре и
о краснодарских девчатах, и мысли эти появляются в самые желтые
дни. В пятьдесят девятом на Устье-Майе, когда замело перевал и
мы три дня лежали в палатке и на зубариках играли, я
представлял себе, как я, отпускник, ранним летним утром гуляю
себе по краснодарскому колхозному рынку, и грошей у меня полно,
и есть не хочется, а впереди еще вечер, когда я пойду на
танцплощадку, где тоненькие и рослые девчата уставятся на меня
- какой я стильный, и видно, что не дурак, и самостоятельный, -
в общем, парень-гвоздь.
Сейчас, спускаясь к лагерю на дно распадка, я тоже думаю о
Краснодаре, о женщинах, о горячих пляжах, об эстрадных
концертах под открытым небом, о джазе Олега Лундстрема... Мне
