Акунин Борис - Декоратор
БОРИС АКУНИН
ДЕКОРАТОР
СКВЕРНОЕ НАЧАЛО
4 апреля, великий вторник, утро
Эраста Петровича Фандорина, чиновника особых поручений при московском
генерал-губернаторе, особу 6 класса, кавалера российских и иностранных
орденов, выворачивало наизнанку.
Тонкое, бледное до голубизны лицо коллежского советника страдальчески
кривилось, одна рука, в белой лайковой с серебряными кнопочками перчатке
была прижата к груди, другая судорожно рассекала воздух - этой
неубедительной жестикуляцией Эраст Петрович хотел успокоить своего
помощника: ничего, мол, ерунда, сейчас пройдет. Однако судя по
продолжительности и мучительности спазмов это была очень даже не ерунда.
Помощнику Фандорина, губернскому секретарю Анисию Питиримовичу
Тюльпанову, тощему, невзрачному молодому человеку 23 лет, никогда еще не
доводилось видеть шефа в столь жалком состоянии. Тюльпанов и сам, впрочем,
был несколько зелен лицом, но перед рвотным соблазном устоял и теперь
втайне этим гордился. Впрочем, недостойное чувство было мимолетным и
потому внимания не заслуживающим, а вот нежданная чувствительность
обожаемого шефа, всегда такого хладнокровного и к сантиментам не
расположенного, встревожила Анисия не на шутку.
- П-подите..., - морщась и вытирая перчаткой лиловые губы, выдавил
Эраст Петрович. Всегдашнее легкое заикание, память о давней контузии, от
нервного расстройства заметно усилилось. - Т-туда подите... Пусть
п-протокол, п-подробный... Фотографические с-снимки во всех ракурсах. И
следы чтоб не за...за...затоптали...
Его снова согнуло в три погибели, но на сей раз вытянутая рука не
дрогнула - перст непреклонно указывал на кривую дверь дощатого сарайчика,
откуда несколькими минутами ранее коллежский советник вышел весь бледный,
на подгибающихся ногах.
Идти назад, в серый полумрак, где вязко пахло кровью и требухой,
Анисию не хотелось. Но служба есть служба.
Набрал в грудь побольше сырого апрельского воздуху (эх, самого бы не
замутило), перекрестился и - как головой в омут.
В лачуге, использовавшейся для хранения дров, а ныне по случаю
скорого окончания холодов почти опустевшей, собралось изрядное количество
народу: следователь, агенты из сыскной, частный пристав, квартальный
надзиратель, судебный врач, фотограф, городовые и еще дворник Климук,
обнаруживший место чудовищного злодеяния - утром сунулся за дровишками,
узрел, поорал сколько положено, да и побежал за полицией.
Горело два масляных фонаря, по низкому потолку колыхались неспешные
тени. Было тихо, только в углу тонко всхлипывал и шмыгал носом молоденький
городовой.
- Ну-с, а это у нас что? - с любопытством промурлыкал
судебно-медицинский эксперт Егор Виллемович Захаров, поднимая с пола рукой
в каучуковой перчатке нечто ноздреватое, иссиня-багровое. - Никак
селезеночка. Вот и она, родимая. Отлично-с. В пакетик ее, в пакетик. Еще
утроба, левая почка, и будет полный комплект, не считая всякой мелочи...
Что это у вас, мсье Тюльпанов, под сапогом? Не брыжейка?
Анисий глянул вниз, в ужасе шарахнулся в сторону и чуть не споткнулся
о распростертое тело девицы Андреичкиной, Степаниды Ивановны, 39 лет. Эти
сведения, равно как и дефиниция ремесла покойной, были почерпнуты из
желтого билета, аккуратно лежавшего на вспоротой груди. Более ничего
аккуратного в посмертном обличье девицы Андреичкиной не наблюдалось.
Лицо у ней, надо полагать, и при жизни собой не видное, в смерти
стало кошмарным: синюшное, в пятнах слипшейся пудры, глаза вылезли из
орбит, рот застыл в беззвучном вопле.
