Библиотека в кармане -русские авторы

         

Акунин Борис - Эраст Фандорин 10 (Любовник Смерти)


ЭРАСТ ФАНДОРИН X
ЛЮБОВНИК СМЕРТИ
Борис АКУНИН
КАК СЕНЬКА ВПЕРВЫЕ УВИДАЛ СМЕРТЬ
Сначала-то ее, конечно, не так звали, а обыкновенно, как полагается. Маланья там или, может, Агриппина. И фамилия тоже имелась. Как же без фамилии?

Это вон у Жучки, что по двору бегает, фамилии нет, а у человека беспременно должна быть, на то он и человек.
Но когда Сенька Скорик ее впервые увидал, прозванье у нее было уже нынешнее. Никто по-другому про нее не говорил, имени-фамилии не помнил.
А увидал он ее так.
Сидели с пацанами на скамейке, перед дерюгинской бакалейкой. Курили табак, лясы точили.
Вдруг подъезжает шарабан: шины дутые, спицы в золотой цвет крашенные, верх желтой кожи. И выходит из него девка, каких Сенька никогда еще не видывал, даже на Кузнецком мосту, даже на Красной площади в престольный праздник.

Нет, не девка, а девушка или, правильнее сказать, дева. Черные косы на голове венцом уложены, на плечах шелковый многоцветный платок, и платье тоже шелковое, переливчатое, но дело не в платке и не в платье. Очень уж у ней лицо было такое... даже не выскажешь, какое.

Посмотришь - и обомлеешь. Ну, Сенька и обомлел.
- Это что за фря? - спросил и, чтоб виду не подать, сплюнул через стиснутые зубы в сторону (дальше всех этак цыкнуть мог, на целую сажень - рот-то с щербиной, удобно).
Проха в ответ: мол, сразу видать, что ты, Скорик, у нас недавно. (Сенька и правда на Хитровке тогда еще только приживался, недели две как с Сухаревки деру дал). Сам ты, говорит, фря. Это ж Смерть!
Сенька сразу не сообразил, при чем тут смерть. Подумал, у Прохи присказка такая - мол, смерть до чего хороша.
И то - хороша была, не оторвешься. Лоб высокий, чистый. Брови коромыслицами, кожа белая, губы алые, а глаза - ух, что за глаза. Сенька такие видал на Конной площади, у лошадей туркестанской породы: большие, влажные и при этом будто огоньками светятся.

Только у девушки-девы, что из шарабана вышла, глаза еще лучше были, чем у тех лошадей.
Глядит Сенька на расчудесную особу, глазами хлопает, а Михейка Филин табачную крошку с губы смахнул и локтем в бок: ты, говорит, Скорик, пялься да меру знай. А то тебе Князь ухи обрежет и жрать заставит, как тогда барышника волоколамского заставил.

Тоже Смерть ему приглянулась, барышнику-то. Вот и допялился.
И опять Сенька про “смерть” не слобастил - очень уж сожранными ушами заинтересовался.
- И чего этот барышник, сожрал? - удивился он. - Я бы нипочем не стал.
Проха пива из горлышка отхлебнул. Стал бы, говорит. Если б Князь тебя по-хорошему попросил, по-вежливому, стал бы как миленький и еще спасибочки сказал, оченно вкусно.

Барышник одно ухо-то пожевал-пожевал, проглотить не может, а Князь ему уж второе оттяпал и сует. И, чтоб поторапливался, пером в брюхо покалывает. После у волоколамца башка вся загноилась, распухла.

Повыл пару деньков, да и подох, так и не доехал до своего Волоколамска. Во как у нас на Хитровке-то. Ты, Скорик, мотай на ус.
Про Князя Сенька, само собой, слыхал, хоть и терся на Хитровке недолгое время. Про Князя кто ж не слыхал? Самый рисковый на всю Москву налетчик. На рынках про него говорят, в газетах пишут.

Псы на него охотятся, да только когти у них коротки. Хитровка, она своего не выдаст - знает, что с выдавалыциками бывает.
А ухо свое жрать я всё одно бы не стал, подумал Сенька. Лучше уж на нож.
- Она чего, Князева маруха, что ли? - спросил он про удивительную деву - так, из любопытства. Решил про себя, что глазеть на нее больше не будет, больно нужно. Да и не на кого было, она уже в лавку вош





Содержание раздела