Алексин Анатолий - Здоровые И Больные
АНАТОЛИЙ АЛЕКСИН
ЗДОРОВЫЕ И БОЛЬНЫЕ
"Нет правды на земле..." Процитировав эти слова, главный врач нашей
больницы Семен Павлович обычно добавлял: "Как сказал Александр Сергеевич
Пушкин". Для продвижения своих идей он любил опираться на великие и
величайшие авторитеты. "Этого Пушкин не говорил. Это сказал Сальери", -
возразил я однажды. Семен Павлович не услышал: опираться на точку зрения
Сальери он не хотел. По крайней мере, официально.
***
Главный врач не ждал этой смерти: даже мысленно, даже в горячке
конфликта не хочу искажать истину и прибегать к наговору. Он не думал, что
Тимоша умрет. Но использовать его гибель как оружие уничтожения... нет, не
массового (зачем искажать истину!), а конкретного, целенаправленного, он
решился. Что может быть глобальней такого аргумента в борьбе? Особенно
против хирурга... То есть против меня.
Перед операцией Тимошу положили в отдельную палату для тяжелобольных, в
которой у нас, как правило, лежали легкобольные. Палата подчинялась
непосредственно Семену Павловичу. Вообще все "особое" и "специальное"
совершалось в больнице только с разрешения главврача. Во время его отпусков
и по воскресеньям никто не мог считаться достойным чрезвычайного
медицинского внимания и привилегированных условий. Привилегиями распоряжался
Семен Павлович. Он возвел эту деятельность в ранг науки и занимался ею
самозабвенно. Именовал он себя организатором больничного дела.
В первый день, вечером, Тимоша вошел ко мне в кабинет и, попросив
разрешения, присел на стул. Потом я заметил, что разговаривать он всегда
любил сидя: ему неловко было смотреть на людей сверху вниз, поскольку он был
двухметрового роста. Он старался скрасить эту свою огромность приглушенным
голосом, извиняющейся улыбкой: великаны и силачи должны быть застенчивыми.
- Палата отдельная... За это спасибо, - виновато улыбаясь, сказал он.
- Но я там на все натыкаюсь. Кровать короткая, ноги на ней не умещаются. А
табуретку поставить негде... Поэтому переселите меня, если можно, в другую
палату. Хотя бы в соседнюю. Там шесть человек, но зато - простор!
Переселите?
Однако и лишить привилегий без разрешения Семена Павловича тоже было
нельзя.
- Вы не баскетболист? - спросил я Тимошу.
- Это мое прозвище "баскетболист". Но в баскетбол я никогда не играл.
- Очень жаль: тут есть команда.
Со всем, что не касалось лечения, у нас в больнице обстояло особенно
хорошо: баскетбольная команда, лекции, стенгазеты.
- А почему не играете?
- Не хочу волновать маму: у меня в первом или втором классе шум в
сердце обнаружился. Она его до сих пор слышит...
Он осторожно вытянул ноги: все время боялся что-нибудь задеть,
опрокинуть.
- Вы единственный сын?
- Я вообще у нее один.
- А кем мама работает?
- Корректором. Уверяет, что это не работа, а наслаждение.
Подсчитывает, сколько раз читала "Воскресение", а сколько "Мадам Бовари".
Получаются рекордные цифры!
Я понял, что бдительнее всего Мария Георгиевна охраняла от опечаток
романы о несчастливой женской судьбе.
Тимошина рука осторожно проехалась по волосам в сторону затылка, точно
он извинялся за свои волосы, не по годам коротко остриженные.
Я силился понять, почему Семен Павлович предоставил ему, только что
окончившему технический институт, отдельную палату: в корректорах он не
нуждался и даже терпеть не мог, чтобы его корректировали, а от техники на
уровне вчерашнего студента, разумеется, не зависел. "Вероятно, секрет в
отце!" - предположил я. Но так как Тимоша о нем ни разу не упомяну
