Библиотека в кармане -русские авторы

         

Амзин Александр - Письмо Из Жезказгана


Александр Амзин
Письмо из Жезказгана
Погода дрянь, милая девочка моя. Мерзее такой погоды только пьяные
слёзы.
Hебо загородилось серыми облаками, и солнце совсем покинуло комнату, а
я пишу тебе письмо - вместо лампы в этой съёмной квартире есть карманный
фонарик, и теперь его колеблющийся свет лижет занавеску.
Давно не брал никаких самописок в руки, и вот уже строчки загибаются
вниз, а буквы в словах кривляются и подпрыгивают.
Одно хочу сказать тебе - что у меня всё хорошо, но, пожалуй, я этим не
сыт.
Сказать по правде, я этим благополучием несчастен с того самого
момента, как закрыл глаза и лёг на верхнюю полку в Суслово, а проснулся
уже где-то недалеко от Жезказгана; удивительная штука со мной произошла,
солнышко:
когда я ложился на своё место, то точно знал, что еду в купе один, а
открыл глаза - и обнаружил напротив себя солдатскую спину и ощутил кислый
запах в купе.
Ласточка, больше всего я ненавижу серое утро, бьющее в окна очередями.
Милая моя, из всех чувств мне больше всех претит покорное равнодушие и
вежливое внимание без тени заботы; в моём человеческом четырёхкамерном
сердце достаточно любви для солнца и ангельского света, но недостаточно
крови для того, чтобы размягчить чёрствый хлеб; такой я есть, и таким я
буду всегда - это внутри меня, там, куда не заглянешь, почёсывая поясницу
и с любопытной мордой; прости, милая, я выучил слово "мобилизация" и
теперь бравирую им по всему Жезказгану вместе с новым знакомцем - Кириллом
из третьего пехотного, а по мне - так он просто первокурсник, сбежавший с
урока аналитички. Тоже романтика.
Ты спросишь - а как же все эти подробности - облупленный фасад дворца
культуры в Жезказгане, заплёванный перрон, смешные истории о том, как я
менял тенге на тенге, а взяли всё равно рюкзак; как же про холод ночью и
жару, и росу, и когда она бывает, я знаю, ты любишь такие вот
незначительности, эти милые мелочи. Когда-то и мне было интересно - как
именно изнашиваются сапоги, и сколько километров пыльных дорог лежит перед
мной и моей волей. С тех пор я не постарел, и не стал шире; я просто
проспал тот момент, когда все меняли свою силу на купленные в книжном
магазине мысли - и потому говорю, что на перроне сохранились, хотя и не
работают, автоматы для продажи газировки - три копейки вода с сиропом,
копейка - без сиропа; я вырос в месте, где стояли два таких автомата,
продавали единственный в городе лаваш (и притом - вкусный!), где бетонная
тропинка не задевала лиственниц, а автобус разворачивался полукругом,
потому что это была конечная остановка известного мира.
Я очень беспокоюсь о том, что болтаю без умолку, и до сих пор не назвал
тебя колдуньей, ведьмочкой (а раньше, говорят, можно было писать
"ведьмачка", что я с удовольствием и делаю), и не спросил, по нашему
молчаливому уговору, как у тебя дела. Я не забыл твоего лица, для меня это
очень хорошо; я не могу сказать даже, какого роста мои приятели, а мы с
ними по десять лет знакомы, и я никогда не думал, что если макушка
находится напротив глаз, то это значит, что человек ниже; соответственно,
наоборот. А твоё лицо я вижу.
Часто - почему-то в окне. Символ ожидания? Hет, просто зная твоё
любопытство, сложно представить тебя в серой комнате, например, и с
фонариком, освещающим голые бетонные стены. Видишь, я всё говорю про этот
фонарик с батарейкой-инвалидом, сейчас я ещё скажу про то, как носится за
окном ветер, и круг замкнётся. Я снова не спрошу, как они, эти самые дела,
и что там бывает - самы





Содержание раздела