Библиотека в кармане -русские авторы

         

Андреев Леонид - Неосторожные Мысли О М Горьком


Андреев Леонид
НЕОСТОРОЖНЫЕ МЫСЛИ. О М. ГОРЬКОМ
Самая резкая и самая глубокая черта, более того: основание художественной
индивидуальности Горького - это его деспотизм. Повелитель, властелин, деспот,
не терпящий ни в ком противоречий, даже в себе самом. Если Горький
противоречит Горькому, то он просто прикрывает его шапкой; и пусть под шапкой
две головы - снаружи полное единство.
Почти невозможно представить этого художника с его огромным дарованием -
без жезла, без посоха учительского, иногда просто без дубинки. Он из тех
проповедников мира и любви, которые невнимательных слушателей отечески бьют
книгой по голове; это ничего, что переплет тяжел и углы железные. Если и
прошибется непрочная голова, то в этом повинна она же, а не пламенеющий
учитель.
Как великий деспот, он воин и завоеватель: всегда он завоевывает, всегда
покоряет, и иные отношения между людьми ему органически неприятны. И оттого в
его художественном царстве нет мира, и оттого там вечное bellum omnium contra
omnes (1). Все дерутся, а потом приходит он сам, крайне взбешенный этой
дракой, и сразу всех завоевывает: смолкают все голоса и крики, и только его
властительный голос не спеша доколачивает еще барахтающихся. Это называется -
конец романа.
Любопытно проследить эту странную борьбу художника-деспота с образами, им
же самим созданными. С талантом, изумительным по свежести и непосредственной
силе, языком - по богатству, быть может, единственным во всей русской
литературе - он в начале каждого романа (хотя бы "Детства") любовно,
внимательно и нежно вырисовывает каждого из своих воителей и воительниц.
Скульптура плохая, Горький не скульптор, но живопись очаровательна по силе,
богатству и яркости красок: живет каждый и каждая, мощно проявляются во всем
своеобразии своей индивидуальности. Свой характер и свой язык у всякого в этом
еще не завоеванном царстве; и лишь изредка, как напоминание о власти единого,
как предчувствие предстоящего разгрома - горьковский афоризм в неподходящих
устах.
Но уже скоро Горькому становится тесно и обидно в этой толпе своемыслящих.
Все говорят, а он что же? Так он и будет молчать? Сам их сотворил, а сам молчи
и слушай? И подобно Хроносу, пожирающему своих детей, одного за другим,
помаленьку проглатывает и Горький своих героев. Делается это таким способом,
что на две-три фразы, сказанные героем от себя и действительно своим голосом,
Горький заставляет их произнести еще одну, горьковскую фразу - как бы от
своего имени. Пропорция небольшая, и так как делается это постепенно и
количество горьковских фраз увеличивается не сразу, то и читатель привыкает к
отраве, как Митридат к яду. Читает и думает, что это все прежние, и того не
замечает, что от прежних осталась одна рачья скорлупа, яростно начиняема
Горьким его собственным содержанием и собственными державными мыслями, как и
поучениями.
И наступает момент, когда в романе наместо живых образов живых людей
появляются целлулоидовые раскрашенные куколки с полой сердцевиной, почти
невесомые и уже совсем мертвые. Говорят они еще больше, чем вначале, но это
уже не их голос, а голос искусного чревовещателя Горького, оставшегося,
наконец, полным и единственным победителем на поле этой необыкновенной битвы.
Один он говорит и невозбранно утверждает, что и требовалось, в сущности, с
самого начала. Слились все лица и характеры, столь резко очерченные на первых
страницах, уже и не разберешь по речи, кто мужчина, а кто женщина, и для всех
установлена одна обязател





Содержание раздела