Анненский Иннокентий - Гончаров И Его Обломов
Иннокентий Анненский
Гончаров и его Обломов
Перед нами девять увесистых томов (1886-1889) {1}, в сумме более 3500
страниц, целая маленькая библиотека, написанная Иваном Александровичем
Гончаровым. В этих девяти томах нет ни писем, ни набросков, ни стишков, ни
начал без конца или концов без начал, нет поношенной дребедени: все
произведения зрелые, обдуманные, не только вылежавшиеся, но порой даже
перележавшиеся. Крайне простые по своему строению, его романы богаты
психологическим развитием содержания, характерными деталями; типы сложны и
поразительно отделаны. "Что другому бы стало на десять повестей, - сказал
Белинский еще по поводу его "Обыкновенной истории", - у него укладывается в
одну рамку" {2}. В других словах сказал то же самое Добролюбов про
"Обломова" {3}. Во "Фрегате Паллада" есть устаревшие очерки Японии и южной
Африки, но, кроме них, вы не найдете страницы, которую бы можно было
вычеркнуть. "Обрыв" задумывался, писался и вылеживался 20 лет. Этого мало:
Гончаров был писатель чисто русский, глубоко и безраздельно национальный.
Из-под его пера не выходило ни "Песен торжествующей любви" {4}, ни переводов
с испанского или гиндустани. Его задачи, мотивы, типы всем нам так близки.
На общественной и литературной репутации Гончарова нет не только пятен, с
ней даже не связано ни одного вопросительного знака.
Имя Гончарова цитируется на каждом шагу, как одно из четырех-пяти
классических имен, вместе с массой отрывков оно перешло в хрестоматии и
учебники; указания на литературный такт и вкус Гончарова, на целомудрие его
музы, на его стиль и язык сделались общими местами. Гончаров дал нам
бессмертный образ Обломова.
Гончаров имел двух высокоталантливых комментаторов {5}, которые с двух
различных сторон выяснили читателям его значение; наконец, от появления
последней крупной вещи Гончарова прошло 22 года и... все-таки на
бледно-зеленой обложке гончаровских сочинений над глазуновским девизом
напечатаны обидные для русского самосознания и памяти покойного русского
писателя слова: Второе издание.
Эти мысли пришли мне в голову, когда я недавно перечитал все девять
томов Гончарова и потом опять перечитал...
Так как причин этому явлению надо искать не в Гончаровском творчестве,
а в условиях нашей общественной жизни, то я и не возьмусь теперь за
выяснение их. Меня занимает Гончаров.
Гончаров унес в могилу большую часть нитей от своего творчества. Трудно
в сглаженных страницах, которые он скупо выдавал из своей поэтической
мастерской, разглядеть поэта. Писем его нет, на признания он был сдержан. В
Петербурге его знали многие, но как поэта почти никто. На старости лет, в
свободное от лечения время, напечатал он "Воспоминания". Кто не читал их?
Ряд портретов, ряд прелестных картин, остроумные замечания, порой
улыбка, очень редко вздох, - но, в общем, разве это отрывок из истории души
поэта? Нет, здесь лишь обстановка, одна материальная сторона воспоминаний:
из-за всех этих Чучей, Углицких, Якубовых {7} совсем не видно
поэта-рассказчика, что он думал, о чем мечтал в те далекие годы. Рассказывая
про университет, он даже не говорит я, а мы, рассказывает не Гончаров, а
один из массы студентов.
Лиризм был совсем чужд Гончарову: не знаю, может быть, в юности он и
писал стихи, как Адуев младший, но, в таком случае, вероятно, у него был и
благодетельный дядюшка, Адуев старший, который своевременно уничтожал эту
поэзию. Вторжения в свой личный мир он не переносил: это был поэт-мимоза. К
голосу критики, пол
