Анненский Иннокентий - Книги Отражений
Иннокентий Анненский
Книги отражений
ПРЕДИСЛОВИЕ
Эта книга состоит из десяти очерков. Я назвал их
отражениями. И вот почему. Критик стоит обыкновенно вне
произведения: он его разбирает и оценивает. Он не только
вне его, но где-то над ним. Я же писал здесь только о
том, что мной владело, за чем я следовал, чему я
отдавался, что я хотел сберечь в себе, сделав собою.
Вот в каком смысле мои очерки - отражения, это
вовсе не метафора.
Но, разумеется, поэтическое отражение не может
свестись на геометрический чертеж. Если, даже
механически повторяя слово, мы должны самостоятельно
проделать целый ряд сложных артикуляций, можно ли
ожидать от поэтического создания, чтобы его отражение
стало пассивным и безразличным? Самое чтение поэта есть
уже творчество. Поэты пишут не для зеркал и не для
стоячих вод.
Тем более сложным и активным оказывается
фиксирование наших впечатлений.
Выбор произведений обусловлен был, конечно, прежде
всего самым свойством моей работы. Я брал только то, что
чувствовал выше себя, и в то же время созвучное.
Но был и еще критерий. Я брал произведения
субъективно-характерные. Меня интересовали не столько
объекты и не самые фантоши, сколько творцы и хозяева
этих фантошей.
Только не всегда приходилось мне решать свою задачу
аналитическим путем, как сделано это, например. в
"Портрете" и при разборе "Клары Милич". Иногда я выбирал
путь синтетический, например, для "Носа", "Двойника" и
"Трех сестер". Самые очерки покажут читателю, в чем тут
дело.
И. А.
Царское Село
Сентябрь, 1905 г.
ПРОБЛЕМА ГОГОЛЕВСКОГО ЮМОРА
НОС
(К ПОВЕСТИ ГОГОЛЯ)
Эти господа обыкновенно претендуют на выдающуюся роль, разумеется,
каждый в своей сфере. Они не прочь даже иногда заскочить вперед, что-нибудь
да разведывая и вынюхивая. А так как умственный ценз их при этом довольно
скромен, то они весьма легко впадают в подозрительность и обидчивость.
Каков был, в частности, тот из этих господ, который в ночь на 25 марта
1832 г. {1} загадочно покинул определенное ему природою место для целого
ряда оригинальных приключений, этого мы, к сожалению, вовсе не знаем. Но,
кажется, что это был Нос довольно белый, умеренной величины и не лишенный
приятности.
Накануне исчезновения на него сел небольшой прыщик - вот и все, что мы
знаем о носе майора Ковалева, в частности. Да и сам Гоголь, насколько можно
судить по его брульонам {2}, колебался относительно частных свойств
скромного героя своей повести и кончил тем, что оставил его рисоваться в
несколько романтической туманности. Нос был чистый, но вот и все.
Кажется, Гоголь не решил окончательно и другого вопроса - вопроса о
герое происшествия: был ли то Нос без майора или майор без Носа? В его
превосходном повествовании оказалось как бы два героя. Положим, читатель, по
врожденной русскому сердцу сострадательности, склоняется более к жертве
пасквиля, чем к обидчику. Положим, что и Гоголь, хотя, по-видимому,
колебался, но тоже более склонялся к чувствам читателя и не выразил особого
интереса к судьбе созданного им Мельмота-скитальца {3}. Но зато, несомненно,
столичная публика 1832 года, которая еще не была извещена о беспримерном
случае, так сказать, художественным способом, говорила о носе майора
Ковалева, а не о человеке, у которого части этой налицо или, правильнее, на
лице не оказалось. И, вероятно, настоящему Ковалеву это было даже отчасти
успокоительно, так как он первое время скрывал пасквильность своего
положения не только от света, но и от крепостного своего
