Аннинский Лев - Два Конца Иглы (О Прозе Юрия Дружникова)
Лев Аннинский
Два конца иглы (О прозе Юрия Дружникова)
Заглавие романа -- того самого романа, из-за которого затянулась на шее
писателя петля, так что выпрыгнул он из нее аж в другое полушарие, --
заглавие это, взятое из старой присказки о средневековых схоластах, кажется
слишком тяжеловесным и умственно изощренным, как, впрочем, и сама
схоластика: "Ангелы на кончике иглы".
Между тем, это действительное отражение дружниковской художественной
мироорганизации: высвечиваемый из всех возможных точек саммит.
"-- Чье указание?..
Инструктор поднял глаза к небу..."
Скольжение взгляда вверх, туда, где на острие торчат избранные.
Импульсивное движение. Если диалог не в спецкабинете, а в общем вагоне
пятьсот веселого поезда, -- все равно:
"...Он показал пальцем вверх. Там свешивалась нога в грязном носке...
Но до меня дошло:
-- Хозяева жизни".
Их присутствие - везде. Не только в главном романе, где иерархия
идеологических чинов специально прослеживается до самого верха, но и в
микророманах, где повествуется о чем угодно. Например, о старике-актере. Или
о старике-педагоге. Если актер играет, то царя (актер Коромыслов - царя
Федора). Если учитель уходит на пенсию, то зовет на проводы ни мало, ни
много - академика (бывший его ученик допрыгнул до державных высот). Если
речь о евреях, то не ниже, как "вон у Молотова жена была еврейка". Если о
шалаве, которая с кем только не переспала, чтобы пробиться в литературу, то
переспала она, как она уверяет, со всем поэтическим олимпом, к тому же
признается, что племянница Троцкого. А если возникает простой советский
участковый, то фамилия его - Бандаберия.
Словом, как ни уклоняйся, все равно за каждым углом - "драки престола".
"Правители государства". "Растлители наций, народов, а может, и всего
человечества". "Вижу там Ленина, Гитлера, Сталина, Мао, ну, и мельче шавки,
бесконтрольные политики и их журналисты"... Как сказано в приложенных к
роману стихотворениях З.К.Морного: "Мы пешки, играют маньяки, такая уж наша
судьба". И даже так: "Вожди! О, проказа России! Избавиться нам не дано.
Согнув под секирами выи, мы ждем окончанья кино". "Секиры" -- это скорее
всего из последнего письма Бухарина. А "кино" -- это та фантастическая
реальность (теперь говорят: "виртуальная"), которую сочиняют "их
журналисты".
Из "журналистов" вербуются, по Дружникову, и противники режима, столь
же неуловимые, как та "проказа", которую они ненавидят. Диссиденты --
ангелы, зеркально противостоящие правителям. Их существование неуловимо и
фантастично, как существование их особо засекреченных противников, и оно
кажется эфемерным, потому что эфемерна идеология.
Может быть, если бы Дружников начал не так круто, его первый роман и
его самого не постигла бы такая драматичная судьба. Но он начал именно так
-- на второй странице романа об "ангелах" рассекретив код: "Девятка" --
личные телохранители членов Политбюро и их семей". Ничего себе!
Так что изъятье романа из советской литературы (и действительности)
выглядит даже более логично, чем гипотетическое включение его в литературный
процесс 70-х годов. Как этот роман подействовал бы на ситуацию, можно только
гадать, но реально он присоединился к череде ярких полотен, ушедших в
андеграунд и повлиявших на литературную ситуацию в России все-таки задним
числом и от противного ("Раковый корпус" и "В круге первом" Солженицына,
"Ожог" и "Остров Крым" Аксенова, "Верный Руслан" Владимова... Первым таким
текстом стал "Доктор Живаго" Пастернака, после
