Арсеньева Елена - Женщины Для Вдохновенья 06 (Амалия Крюденер)
ПРОЩАЛЬНЫЙ ПОЦЕЛУЙ
АМАЛИЯ КРЮДЕНЕР - ФЕДОР ТЮТЧЕВ
Елена АРСЕНЬЕВА
Анонс
Быть музой поэта или писателя... Что это - удачная возможность увековечить свое имя, счастье любить талантливого человека и быть всегда рядом с ним, или... тяжелая доля женщины, вынужденной видеть, из какого сора растут цветы великих произведений?.. О судьбах Екатерины Сушковой - музы Лермонтова, Полины Виардо - возлюбленной Тургенева, и Любови Андреевой-Дельмас, что была Прекрасной Дамой для Блока, читайте в исторических новеллах Елены Арсеньевой...
- Ну, что, отбыл Крюденер? - спросил Николай Павлович, поигрывая ложечкой в чайной чашке.
Чудилось, он смотрел именно на эту позолоченную ложечку с вензелем, на тончайший, сквозящий на солнце веджвуд, покрытый тонкой цветочной паутиной изысканного рисунка, однако краем глаза отлично видел, как напряглись лица Бенкендорфа, сидевшего напротив, и дочери Ольги. Жены, Александры Федоровны, сидевшей от него слева, император видеть не мог, однако отчетливо ощутил, что напряжение исходит и с этой стороны.
А ведь вопрос - вроде из самых что ни на есть обыденных. Интересуется государь, отбыл ли к месту прохождения службы - в Стокгольм - новый русский посланник, Александр Крюденер. Но вы только посмотрите, сколько вызвал сей невинный вопрос потаенных чувствий! Какие эмоции, какие, с позволения сказать, страсти воскипели за скромным чайным столом! Того и гляди, веджвуд поверх паутинок цветочков-ягодок пойдет трещинами от воцарившегося кругом напряжения!
Ну что Бенкендорф сделался не в себе - так ему и надо. Что за, понимаете ли, шутки - настолько голову терять из-за бабы... пусть даже ослепительной красавицы, пусть даже кружившей голову самому государю! Потерять голову, напортачить в делах... напортачить во вред державе, между прочим! "
Ну а дамы почему онемели? Почему молчат? Вопрос был задан простейший. Ну и где ответ?
Оч-чень занятно!
- Так что там насчет Крюденера? - настойчивее повторил Николай Павлович. - Уехал он?
- Он-то уехал, - пробормотала Ольга. - Он-то уехал...
- Так, - сказал Николай Павлович, почуяв что-то неладное. - Он уехал, а...
- Его супруга осталась, - сухо договорила Ольга. - Его супруга занемогла. У нее... корь.
- Корь?!
- Корь, mon рёге , - повторила Ольга. - И болезнь сия требует шестинедельного карантина.
- Шестине... - Николай Павлович осекся.
Шесть недель. В неделе семь дней. Шестью семь - сорок два. То есть еще полтора месяца эта особа, которую совершенно не переносит его семейство и от которой у Сашки Бенкендорфа делаются нервические содрогания, будет здесь?..
- Корь? - проворчал Николай Павлович. - Откуда взялась эта корь? Я не замечал в ней никаких признаков болезни. Она не побледнела, не похудела...
- О нет, не похудела, скорее - напротив, mon рёге, - почтительно произнесла Ольга.
Но что-то почудилось Николаю Павловичу в этой почтительности, и в этом кивке, и в этом мертвом молчании, которое вдруг воцарилось на лице Бенкендорфа...
- Молока мне налей, Федор, - не оборачиваясь, кивнул Николай Павлович лакею, стоявшему, точно ангел-хранитель, за правым плечом. И вмиг, словно из воздуха, возникла перед ним большая фаянсовая кружка (император молока почти не пил, ну а если пил, то непременно из тяжелого, даже грубого, белого петербургского фаянса), налитая ровно до половины - больше молока его организм не принимал.
Молоко требовалось для минутной паузы. Пауза требовалась для передышки. Передышка - для обдумывания.
- Напротив, значит? - повторил с вопросительной интонацией Николай
