Арцыбашев Михаил - Рабочий Шевырев
Михаил Петрович Арцыбашев
Рабочий Шевырев
В это время пришли некоторые и
рассказали Ему о галилеянах, которых
кровь Пилат смешал с жертвами их.
Иисус сказал им на это:
"Думаете ли вы, что эти галилеяне
были грешнее всех галилеян, что так
пострадали?
Нет, говорю вам; но если не
покаетесь, все также погибнете".
Луки, 13
I
В сумерки, когда на лестнице, снизу доверху всех четырех этажей,
сгустилась мутная мгла и окна на площадках расплылись тусклыми пятнами, у
квартиры позвонил какой-то человек.
За липкой дверью, обитой клочьями клеенки, сердито заплакал старый
звонок и долго не мог успокоиться, тоненьким замирающим сипеньем, словно
муха в паутине, жалуясь кому-то на свою горькую судьбу. Никто не выходил, но
человек стоял неподвижно и прямо, как столб. Фигура его жутко чернела во
мраке. Худая кошка, совсем невидимо скользившая вдоль перил вниз, не
обратила на него никакого внимания, так тихо стоял он. И если бы кто-нибудь
вышел в это время из соседней квартиры, то испугался бы этой черной тени.
Было в ней нечто зловещее: добрые и веселые люди, пришедшие с открытой
душой, не стоят так.
Безмолвно и холодно было на лестнице, и в пустынном мраке невидимо
поднимался промозглый туман - зловонное испарение огромного дома, с чердаков
до подвалов набитого грязными, больными, голодными и пьяными людьми. Чем
выше, тем гуще колыхался этот туман, и казалось, что это он сам,
оплотнившись в человеческий образ, породил зловещую черную тень на последней
площадке.
Где-то далеко гремели пролетки и чуть слышно звонили конки; снизу, со
двора, провалившегося в бездонный колодец, долетали резкие озлобленные
голоса, но здесь было мертво и глухо. Чудилось, будто за каждой обшарпанной
дверью, наглухо закрытой от всего мира, притаилась и молчит скорбная тайна.
Наконец, внизу хлопнула входная дверь, и гулкое эхо, дробясь в пролетах
лестницы, прокатилось по всем этажам. Послышались шаги человека. Слышно
было, как он подымался все выше и выше, торопливо заворачивая на площадках и
опять тяжело шагая через две ступени сразу, Когда шаги послышались уже на
последнем повороте и в мутном пятне окна промелькнул темный силуэт, стоявший
у двери сделал шаг навстречу.
- Кто тут? - невольно вскрикнул человек, и в голосе его прозвучало
нечто большее, чем простой испуг.
- Здесь отдается комната?.. Вы не знаете? - резко и твердо спросил
стоявший у двери.
- А! Комната?.. Не знаю, право... Кажется, есть. Да вы позвоните.
- Я звонил.
- Э!.. У нас надо звонить по-особенному... Вот!
Он нашарил ручку звонка и дернул изо всех сил.
Звонок даже не задребезжал, а прямо-таки закричал и сорвался, точно
покатилась с лестницы и ударилась в стену жестянка с горохом. Тогда
послышался шорох, и в щель отворившейся двери вместе с полосой желтого света
высунулась седая старушечья голова.
- Максимовна! Вот комнату у вас спрашивают, - заявил ей пришедший,
длинный и тощий студент, и первый прошел в коридор, где тускло и желто
горела лампочка на стене; а воздух был кислый и парной, как в грязном
предбаннике. Он не слышал, что говорила старуха, пробрался по коридору между
сундуками и занавесками, за которыми кто-то копошился, и ушел в свою
комнату. Только уже раздевшись и оставшись в одной красной мужицкой рубахе,
без пояса и с расстегнутым воротом, студент вспомнил о новом постояльце и
спросил у старухи, внесший кипящий самовар:
- Ну что, Максимовна, сдала комнату?
- Сдала, слава Богу, Сергей Иваныч. За шесть рублей сдала. Ничего,
кажется, тихий
