Аскеров Лев - Казнь
Лев Аскеров
КАЗНЬ
Колчак сидел на полу, вытянув ноги, прислонившись затылком к стене. И
оттуда, со стены, его глаза с отстраненной неприязнью смотрели на обрызганные
сукровицей голенища своих хромовых сапог. Посасывая разбитую губу, он языком
невольно задевал болтавшийся в десне зуб и морщился. Морщился и едва слышно
себе под нос напевал:
Солдатушки, бравы ребятушки
Где же ваши деды?
- Наши деды - славные победы,
Вот где наши деды!
И опять распахнулась дверь, и он, продолжая бурчать песенку, пустым
взглядом посмотрел на появившегося в её проёме человека в длиннополой шинели.
Вскинув руку к странному, но весьма симпатичному головному убору с шишаком на
макушке, вошедший по-военному представился:
- Член Реввоенсовета Езерский, Николай Ильич.
- Бог мой! Мы удостоились чести, адмирал, - сказал он самому себе
по-французски и как мог живо поднялся на ноги.
Труднее было поднять вывихнутую руку и приложить к брови два пальца.
- Честь имею! - ответил он с достоинством.
- Вас били, адмирал? - на чистом французском и не без озабоченности
спросил Езерский.
Глаза Колчака на какую-то долю секунды выбластнули изумлением - мол,
посочувствовал, но в следующее мгновенье оно погасло. Не это главное было
сейчас. Сочувствие - всегда ерунда. Всегда пустая вежливость. Но вежливость.
"Что ещё нужно в моем положении?" - подумал он, и вспухшие его губы скривились
в улыбке.
- Солдаты не бьют. Солдаты - вымещают, Николай Ильич, - четко произнес он.
- Было за что? - не без иронии и уже на русском спросил Езерский.
- А как же, голубчик! - подхватил Колчак и неожиданно спросил:
- Господин член Реввоенсовета, Вы знаете, что такое победа?
Езерский опешил. Но Колчак ответил на свой вопрос сам:
- Это когда военачальник меньше всего ценит чужую жизнь. Поражение
наоборот. Когда он ее начинает ценить... Первых, оставшиеся в живых, прощают и
славят. Вторых - ненавидят. И на них вымещают... Генералы это знают. Не могут
не знать. А значит, должны с достоинством принимать и то и другое.
- Ну, если это как-то утешает вас, - развел руками Езерский.
- Такова жизнь, мой дорогой, - с трудом грассируя разбитым ртом, улыбнулся
Колчак.
- Может быть... Может быть..., - отзывается Езерский.
- Голубчик, я присяду, с вашего разрешения.
- Сделайте одолжение, Александр Васильевич.
Сев за стол, адмирал, сказав "Простите", приоткрыл рот и, резким движением
руки вырвав болтавшийся во рту зуб, бросил его как раскаленный уголек в
пепельницу.
- Ых-х, его мать, - по-окопному смачно выругался Колчак.
В глазах его стояли слезы, но он не плакал.
- Еще раз простите, Николай Ильич, - прикладывая платок к разбитым губам,
сказал он.
- Александр Васильевич, я пришел сообщить вам..., - начал было Езерский,
но адмирал властно поднял руку.
- Не надо! Знаю.
И будто невпопад спросил:
- Мундир дадите?
- Зачем он вам? - вскинул брови Езерский.
- Я адмирал русского флота. Придет время, и кто-нибудь из тех солдат, - он
кивнул на дверь, - станет генералом. Военачальником русской армии... Им надо
знать, как должно умирать генералам.
- Вы получите мундир, - пообещал член Реввоенсовета.
- Спасибо, голубчик. Кто будет шлёпать?..
- Красноармеец Свиньин.
Колчак разочарованно хмыкнул.
- Свиньин генералом не станет.
- Как знать.
- Надеюсь, дискутировать не станем? - мягко, по-французски спросил он.
- Не станем, адмирал.
- Отменно. Скажите, любезный, большевики не отменили последнее слово и
последнее желание?
- Нет, Александр Васильевич. Что вы хотите?
- По
