Аскеров Лев - Мелодия Неаполитанского Танца
Лев Аскеров
Мелодия Неаполитанского танца
Саша Мусаев, одиннадцатилетний воспитанник детдома, осторожно ступая на
цыпочки, миновал дверь ночной дежурной и остановился, чтобы посмотреть на
часы, что висели как раз напротив "дежурки". Там, рядом с часами, тускло
светила одна-единственная на весь длиннющий и узкий коридор лампочка.
У мальчика было плохо со зрением и чтобы рассмотреть циферблат и
определить который час, ему требовалось время. В тот момент, как он
остановился, большая стрелка дрогнула и передвинулась к цифре 3, а маленькая
склонилась к двойке. "Вот это да! Пятнадцать минут второго!"- прошептал он и
тут же замер, прижавшись к стене.
За дверью "дежурки" что-то невнятное, вполголоса, пророкотал бас, в ответ
которому прозучал необычайно нежный и певучий голосок, знакомый Саше совсем
другими интонациями.
Сегодня дежурила учительница Антонина Дмитриевна по прозвищу "Моряк". Ее
прозвали так, потому что к ней сюда, одно время приходил в гости матрос -
здоровенный детина в бескозырке, надвинутой на самые брови, и с огромным синим
якорем, выколотом на руке.
Саша никак не мог понять: почему такая красивая, высокая, с золотыми
волосами и строгими глазами Антонина Дмитриевна, перед этим страшилищем
становится совсем другой- насиропленной и робкой. А глаза, прямо противно,
становились, как у Вовки-подхалима из четвертого "А"...
По ночам самые отчаянные мальчишки и даже некоторые девчонки
подкрадывались сюда, к ее дверям, чтобы подслушать о чем матрос травит и
подсмотреть, что они там запершись делают...
Сейчас к Антонине Дмитриевне в гости ходит другой дяхан - тоже верзила, с
черным, всегда насупленным лицом. Приезжает на зелененькой "Ладушке". Но
прозвище "Моряк", которое, кстати, слетело с легкого языка Саши, так и
осталось за учительницей.
За дверью Антонина Дмитриевна как-то странно всхлипывала, а гость кажется
успокаивал ее. Но Саше сейчас все это было неинтересно. Не хотелось ни
подглядывать, ни прислушиваться. Ничего страшного с ней не случится. Однажды
Вовке-подхалиму, которому показалось, что его любимая учительница там кричит
от причиняемой ей боли, здорово влетело, когда он стал барабанить к ним в
запертую дверь и вопить на весь корпус: "Сюда пацаны! Антонину Дмитреевну
бьют!"...
Напрасно на следующий день ребята старались отыскать на открытых частях ее
тела следы побоев. Было решено, что синяки скрывает платье.
Саша снова посмотрел на часы и уже поспешнее, но все также бесшумно, пошел
дальше по коридору. Миновав еще две двери, он оглянулся и быстро шмыгнул в
девчоночью палату.
Гюля встрепенулась. Все то время, пока у нее подмышкой лежал градусник и
доктор что-то записывал в карточку, она, застывшей статуэткой, оцепенело
смотрела в одну точку. Туда, где за колышущейся занавеской прятался вход из
медпункта в палату изолятора...
- Открой рот, детонька.
Просьба доктора дошла до нее, как сквозь сон.
"Детонька"- повторила она про себя. И ласковая, теплая волна окатила
сердце и вместе с ним, так, что перехватило дыханье, взмыла куда-то вверх.
Гюля перевела взгляд на женщину в белом халате. Что-то в ней, в этой
незнакомой женщине, ей показалось до боли родным и близким. Гюлины глаза ожили
и в какой-то миг не то от радости, не то от неизбывной скорби словно
вскрикнули и полыхнули двумя язычками черного пламени... Потом сразу же
потухли и уже внимательно и недоверчиво-вопрошающе смотрели на незнакомого
врача.
Она здесь, в детдомовском медпункте, стала работать совсем недавно. Пришла
