Астафьев Виктор Петрович - Последняя Песня (Из Романа 'прокляты И Убиты')
Виктор Астафьев
Из романа "Прокляты и убиты"
Последняя песня
А жизнь катила дальше уже без Герки-горного бедняка. Мать быстро
старилась, кашлять начала, как и многие ханты, она была слаба грудью,
сделалась молчаливая и легкая перед дальней дорогой. Девочки росли, две из
них уже заканчивали школу, и хотя в Шурышкарах была одна девушка-дамочка,
заведующая райбиблиотекой, которая уверяла Лешку, что лицо его совсем не
безобразно и даже наоборот - мужественное, что стыдиться ранений,
полученных при защите Родины, просто позор, он все же дотянул двух
сестренок до самостоятельной жизни, а третью, лицом и повадками - вылитый
папа, вконец избалованную матерью, закрепил при себе и только после этого
сделал предложение терпеливо дожидавшейся своей участи завбиблиотекой.
Ныне он ведает районным узлом связи, избран депутатом райсовета и
вообще на хорошем счету и в почете всеобщем и уважении проживает, но
отчего-то не проходит печаль его и горесть, приобретенные на фронте, и так
все послевоенные годы тащится и тащится нить воспоминаний за ним и никак не
обрывается, и горькое недоумение всегда охватывает его, когда он читает или
слышит хвастливые воспоминания о войне людей, которые или забыли, как там
все это было, или были на какой-то другой войне...
Возвращался однажды из Крыма с курорта Шестаков, остановился в Киеве,
по справке адресного бюро отыскал отставного генерала Сыроватко, объяснил,
кто он и что ему надо, на машине Сыроватко, древнем, заезженном "ЗИМе" они
поехали туда, где воевали, за Днепр.
Берега, где кипела переправа, были затоплены. Над ними ходили
густо-зеленые волны. От воды воняло и за десять еще верст слышна была эта
вонь. С подмытых берегов сползали старые хатки, а стены и скаты крыш новых
хат с речной стороны были оплесканы зеленой плесенью, и эти хаты тоже
казались старыми и сирыми. Деревца в садах, тыны в огородах, даже будылья
подсолнухов и плети помидор, и сами помидоры на огородах были в плесенном
тлене...
На водохранилище не было ни лодок, ни людей, даже чайки не кружились.
Только хлестали и хлестали в берег густые от цвета и слизи, тяжелые волны,
и отчетливо виделся на зеленых волнах, без дыма и звука, словно убегавший
от кого-то, белый одинокий катерок.
Берега старого деда-Днепра были куда как приветливей и краше, хотя и
видел их Лешка в лихую пору.
Посетили они и мемориал, построенный в Старо- Петривцах возле
сохраненного командного пункта командующего фронтом и армией в честь
освобождения Киева и битвы за Днепр.
Много дивизий, и та, в которой довелось Шестакову ноевать, поименованы
золотыми буквами на стенах мемориала.
Сердце дрогнуло и сжалось, когда он увидел среди героев битвы за Днепр
портрет майора Зарубина. Лешка пожалел, что не надел своего ордена "Славы",
оставил его дома. Зарубина Александра Васильевича в живых уже не было.
После войны он работал преподавателем в артиллерийской академии, в
пятьдесят шестом году неожиданно вышел в отставку и скоро умер от старой
болезни сердца.
Побывали на могиле полковника Славутича, перенесенной сюда по
настоянию Сыроватко. Положили цветы и жестяной веночек на старый,
стриженной травой покрытый холмик, и Лешка подумал, что могилы Васконяна,
Мансурова поди-ка остались под водой, и нет их в списках героев битвы за
Днепр, как нет и тех, что поднимались со дна Днепра, плыли безглазые,
безгласные вниз по реке, "за могилой и крестом", и мыльная пена пузырилась
вокруг них. Да и не занесешь всех, убитых на войне, в списки. Это была