Астафьев Виктор Петрович - Пролетный Гусь
Виктор Астафьев
"ПРОЛЕТНЫЙ ГУСЬ"
Рассказ
Растерзанный усталостью, мокрый до нитки, повесив ружье на плечи и положив
на него руки, плелся к городу Данила Солодовников. Уйдя еще до рассвета в
тайгу, он не сделал ни одного выстрела и даже не видел ни одной птицы, годной
в варево. Холодный ветер нанес ворохи серых, в середине чернью клубящихся туч
и с раннего утра по переменке хлестал по земле то дождем, то липким снегом.
Все живое умело попряталось, куда могло, и сидело в теплых лесных крепях под
сухими пихтами да елями, под скирдами, в норах, в гнездах, и один, казалось,
Данила, один только он, бродил по этому с места сдвинувшемуся, погруженному в
морок, в мокреть и тучи миру.
На полустанке Акбары он мог вспрыгнуть в грузовой состав, что делал не раз
и не два, возвращаясь с охоты, поскорее вернуться домой, обсушиться,
отогреться и уснуть, но он не мог, права не имел, возвращаться домой с пустыми
руками.
В маленькой однооконной избушке, по-амбарному крытой тесаным желобом, его
ждали жена и сынишка Арканя, этакое послевоенное тощенькое создание с
доверительно распахнутыми голубенькими глазками, с жилками, синеющими на виске
и на горлышке. Ему шел четвертый год, и он по своему возрасту был хорошо
развит, говорил почти чисто и забавно, сообразиловка его крепко работала хоть
в играх, хоть в запоминании песен, стишков или там всяких посказулек. Но был
Арканя болезненно плаксив, часто болел насморком, у него напересчет выступали
по бокам ребрышки, выглядел он года на два с половиной.
А все от неустройства, от нервности, от слабого питания матери. И где им
что было взять? Застряли вот в городишке под названием Чуфырино и бедуют тут,
зубарики играют, как говорил с невеселой усмешкой Данила.
Свело их, Марину и Данилу, в долгом послевоенном пути прямо на железной
дороге. Данила ехал спецэшелоном из Пруссии в Россию и кое-что прихватил с
собой. Не то чтобы много и богато, но на первый случай хватило бы барахлишка,
да глухой ночью загрохотало под колесами поезда, качнуло вагон, и вместе со
всеми на нарах спящими вояками Данила обрушился вниз, больно обо что-то
ударился. "Банде-ээра-аа!" - завопил кто-то в темноте, и безоружное воинство
брызнуло кто куда.
Днем на станции их собирали, подсчитывали и, распределив по вагонам вослед
идущего эшелона, отправили дальше. Данила лишился всего своего имущества, даже
котелка, лишился и пары белья, и новой пары портянок, выданной при
демобилизации. Веселая братва из другого эшелона в беде не оставила, ел Данила
из котелка соседа по нарам, шинеленку мало ношенную ему уделили, шапчонку с
серым мехом и потной подкладкой подбросили. Ну и ладно, и добро. Едут
солдатики по домам, ноги свесив из открытой теплушки, песни орут, у кого есть,
тот выпивает, кто умеет на гармошке играть, тот играет. Солдатики-то братики
по домам едут, а Даниле, в сущности, и ехать-то некуда. Он рос в семье
ссыльного дяди, который, по сообщению его жены Дарьи Фоминичны, погиб на
войне, ребятишек, а их накопилось куча, пришлось горемычной женщине сдавать в
детдом, сама же она, видать, тоже сгинула в военной коловерти иль переехала
куда. Сколько ей ни писал Данила, ответа не было. И когда спутники спрашивали
Данилу, куда он едет и где его высадка, он, придавая голосу беспечность,
кричал:
- В город Чуфырино!
Почему вошло в голову это название? Где он его прочел иль услышал? - не
мог Данила впоследствии ни себе, ни другим людям объяснить. Просто было
радостно на душе от Победы, просто хотелось ора
