Астафьев Виктор Петрович - Тают Снега
Виктор Астафьев
Тают снега
Часть первая. В конце осени
Глава первая
Бегут и бегут с севера тучи. Стелются, клубятся над горами, как дым от
пожара - слоистый, лохматый. А земля в самом деле вся в пожаре. В тихом,
осеннем пожаре. Деревья объяты пламенем. Листья искрами сыплются на землю.
Небо низкое, располневшее, с тяжелой одышкой. Трудно представить, что
совсем недавно оно было чистым-чистым и тихим. Лишь кое-где его пятнали
беззаботные облака. К осени эти облака сделались грудастыми, раздались в
теле и нарождали другие облака, а те оперились в мягкое, но темное перо - и
началось. Однажды, как всегда неожиданно, ветер подхватил их, помчал
куда-то.
Бегут и бегут они торопливо, молча. Ни грома, ни молнии. Тишина.
Лишь птицы кричат тоскливо, пытаясь угнаться за косматыми тучами.
Покидают птицы обжитые края, улетают в теплые дали, замыкая свой ежегодный
великий путь. Иной раз в разрыв туч выглядывает солнце, посветит нехотя,
мелькнет раз-другой - и снова его нет.
И снова полумрак... Снова трусит неторопливо, с деловитым спокойствием
дождь, то мелкий, как пыль, то такой прямой и с такими тугими струями, что
по ним, кажется, перебираться можно и наверх влезть. Никнут под дождем
перестойные овсы, раскисают дороги. Шоферы, воровато оглядываясь,
сворачивают на пашню, газуют по хлебам. Дорога, ведущая из города в
Сосновоборскую МТС, становится шире, извилистей. Жидкой ржавчиной заливает
она края пашен.
Лежат перестойные хлеба, лежат - причесанные ветром, прибитые дождем -
прядями в разные стороны. Полоски мелкого березника и осинника широкими
ножами врезаются в сочные ломти пашен. Из овсов удивленно выглядывают
редкие кусты, словно детишки, забредшие сюда по младенческой глупости.
Тихая, но тревожная пора на земле.
По разъезженной дороге идет женщина с большим чемоданом. За ней бредет
мальчик. Женщина выбирает места посуше, а мальчишка шагает напропалую. Она
иногда останавливается и усталым голосом говорит:
- Ты, пожалуйста, смотри под ноги. Выпачкался, как поросенок.
- Я смотрю. Я смотрю, - твердит уныло мальчишка в ритм шагов.
- Плохо смотришь.
- Откуда знаешь? - приостанавливается мальчишка. - Ты впереди идешь,
видеть меня не можешь.
- Ну, начинается, - с досадой оборачивается женщина, - пожалуйста, не
хитри и не зли меня. Умный ты у меня парень, Серьга, но и надоедливый.
Женщине лет под тридцать, а может, и поменьше. Выглядит она явно
старше своих лет. Может быть, причиной тому хмурая погода, которая всегда
угнетающе действует на людей, а может быть, две глубокие преждевременные
складки на лбу и какая-то застоявшаяся усталость в глазах. Но есть в ее
внешности и такое, по чему можно судить: если стряхнугь с этой женщины этот
угнетенный вид, эту усталость, так не идущую к ее лицу, она непременно
помолодеет. Сразу-то и не догадаешься, почему это. Может быть, потому, что
голову она держит чуть набок, по-детски, словно прислушивается к чему,
может быть, походка ее, то порывистая, то вялая, словно человек то
вспоминает, что ему спешить надо, то забывает об этом. Словом, та походка,
какая бывает у людей с още неустоявшимся характером.
Мальчик - ее сын, но похож он на мать только глазами. Они большие,
серые. На подбородке у него ямочка. У женщины такой ямочки нет. Лоб у него
широкий и выпуклый. У женщины лоб чуть покатый. Волосы у него черные, почти
жесткие. У нее они русые, заплетенные в две косы, из которых пушицею
выбиваются мягкие вьющиеся пряди.
Мальчик отстал от матери, бредет уныло, но не
