Бакланов Григорий - Карпухин
ГРИГОРИЙ БАКЛАНОВ
КАРПУХИН
Повесть
ГЛАВА I
Позже, когда Мишаков погиб, все поступки его и всё сказанное им в тот
вечер приобрело особый, значительный смысл. Стали вспоминать и вспомнили,
что был он неспокоен и не по-хорошему весел, словно предчувствовал что-то,
а женщины, узнав, как вдруг захотелось ему проведать родителей, поняли
значение этого, чего без них, быть может, и не понять бы: "Сердце
подсказало. Знал, видно, больше-то повидать не придется..."
Но сам Мишаков ничего такого не знал и не предчувствовал. И вечер
этот, последний в его жизни, был хорош и радостен.
Пыла пора сенокоса, и с утра уже стоял сильный зной. Даже под вечер,
когда они, трое районных работников - бездетный землеустроитель Кучин,
председатель райпотребсоюза Горобец и Мишаков - возвращались попутной
машиной из колхоза, белое солнце все еще не клонилось к закату. Не доезжая
до города, решили искупаться, и Мишаков постучал шоферу по железному верху
кабины.
Пока ехали, стоя в кузове, встречный ветер сушил лица, рвал рубашки с
плеч, и солнце на ветру не так жгло. Но едва слезли, двинулись пешком - все
трое почувствовали неподвижный, тягостный зной, стоявший в поле. Рубашки
липли к телу, у Горобца из-под соломенной шляпы по выбритым щекам тек пот.
Только сожжённый солнцем Кучин в своей надвинутой на глаза фуражке как
будто даже не потел. Длинный, в тяжелых пыльных сапoгax, он все шел и шел,
мерил землю привычным шагом человека, втянувшегося ходить на дальние
расстояния.
Стали спускаться к реке по свежескошенному вянущему лyгy. Реки еще не
было видно, но уже дышалось легко. И сразу прибавили шаг. Оттуда, снизу,
неслись голоса, плеск, и вскоре вода блеснула за осокой. Мишаков, еще на
ходу снявший с себя рубашку, стянул на берегу сапоги, распаренными горячими
ступнями стал на мокрую траву - и даже от души отлегло.
Вода в реке, медленно текущей среди лугов, была зеленая. Мишаков с
коряги нырнул в нее и уже плыл посредине, и даже Горобец, зайдя по
щиколотку, плескал себе на полные, бабьи незагорелые плечи и подмышки,
пугаясь при этом, а Кучин все еще сидел на траве в фуражке, в неразмотанных
портянках и медленно моргал, словно спал наяву.
Искупались по первому разу, и день показался не таким жарким,
захотелось есть. Мишаков достал из брюк пачку папирос, осторожно беря
мокрыми пальцами, закурил с удовольствием. На том берегу одевались и
строились солдаты. Все они были в одинаковых синих трусах, одинаково
остриженные под машинку, белые молодые мокрые тела их блестели на солнце.
Сержант, уже одевшийся и заправленный, расчесал мокрый ежик волос, продул
расческу и, пряча ее в нагрудный карман, ждал.
Тем временем хозяйственный Горобец выгрузил из полевой сумки на траву
две банки голуб-цов в томате, хлеб, лук и огурцы, особенные, скрюченные,
желтые, какие-то усохшие и уже старые, хотя в районе свежие огурцы еще и не
начали появляться.
- Где ты их только заготовляешь такие? - поинтересовался Мишаков.
Горобец усмехнулся уверенно, словно его хвалили, за горлышко вытянул
из воды отекаю-щую бутылку и оглянулся на солдат, оглянулся кругом, потому
что, хоть и свое они пили, в газетах как раз велась борьба с пьянством, а
они трое были районные работники. Убедившись, что никто не смотрит, он
быстро налил почти до краев единственный стакан, протянул Кучину:
- Тащи!
- Ну, будем здоровы,- сказал Кучин и бережно выпил, все выше и выше
вздымая брови, словно обнаружив на дне стакана нечто удивительное. А выпив,
сморщился, вслепую ткнул п
