Балабуха Андрей - Пробный Камень
Балабуха Андрей
ПРОБНЫЙ КАМЕНЬ
I
Где же это было?
Дорис мучительно напрягала память, но мысли не подчинялись ей, упрямо
ускользали, и в сознании мелькали только бессвязные, отрывочные картины. II
лишь одна вспыхивала перед ней чаще других -- упорно, навязчиво, неотступно.
Где же это было?
Помнится, в какой-то глуши, куда занесло ее неведомо какими судьбами.
Гастроли? Кажется. Или съемки. Может быть( Маленький городишко. И зоопарк --
тоже маленький, тесный, старинный, с клетками вместо вольеров -- обширных,
отгороженных лишь невидимой глазу стеной силового барьера. А в одной из
клеток волк. Не старый еще, матерый волчище с широко развернутой грудью, но
какой-то свалявшейся, потерявшей живой блеск шерстью и безнадежно повисшей
на бессильно надломленной шее головой. Он не сидел, не лежал, не глядел
тоскливо сквозь решетку, нет. Он монотонно, как заводная игрушка по столу,
писал по клетке круги; если долго следить за ним, начинала кружиться голова.
Сейчас сама пишет и пишет круги. Один, два( десять( И так без конца.
Порой ей хочется остановиться, но что-то внутри не дает и гонит, гонит,
гонит( Волчица в клетке.
И пусть нет у этой клетки прутьев -- сильно изменилась обстановка в
отделении смертников за последние тридцать лет, с тех пор, как на смену
газовой камере пришел зомбинг. Торжество гуманизма! Камера не камера, а так,
вроде бы просто комната, скромный такой гостиничный номерок, только выйдешь
из него лишь один раз-- и навсегда. Обычная комната, и только под потолком
шевелится опалесцирующее "всевидящее око", стерегущее каждое твое движение,
чтобы не приведи Бог не сотворила ты с собой ничего, чтобы с тобой ничего не
случилось, ибо к казни ты должна прийти здоровой, целой и невредимой. Уж
казалось бы: что-что, а объектив не должен смущать ее, никак не должен, ведь
больше двадцати лет прожито перед объективом, ведь ты же не кто-нибудь, ты
Дорис Пайк, "Мерлин Монро XXI века"( Но это проклятое "всевидящее око" не
объектив, оно -- враг, в нем есть что-то одушевленное, что-то бесконечно
подлое и отвратительное. Соглядатай, доносчик, шпион, провожающий тяжелым
леденящим взглядом каждый ее шаг, каждое движение. И невольно хотелось
поторопить время, пусть уж скорее бы, сколько там осталось -- три дня?
Четыре? Лучше все что угодно, лучше стать( А кем, собственно? Мало, мало
знала она о зомбинге, никогда это ее не интересовало; так, какие-то расхожие
газетные статейки, разговоры мимоходом( Да и не все ли равно -- кем? Дорис
Пайк умрет. Даже если ее тело останется жить. Умрет вместе с памятью своей о
пушистых снегах Сиэтла и волшебных закатах над Вайкики, о глазах Тони (ах,
как сияли они в то утро, первое утро вдвоем!) и заваленной цветами
грим-уборной, об этом волке, писавшем круги по клетке в захудалом зоопарке
какого-то богом забытого городка(
Дорис думала об этом спокойно. Последние три недели ею владела странная
вялость, апатия. Может быть, спасительная для нее: ведь не выдержала, ни за
что не выдержала бы она месяц такого напряжения, что владело ею в суде и
первые дни после -- после той проклятой минуты, когда старшина присяжных
трижды, кивая, произносил своим простуженным голосом: "Да. Да. Да"( Жуткая
нелепость, несправедливость, подлость этого мира, осудившего ее ни за что, и
хотелось криком разорвать грудь, чтобы слышно было во всем мире, но кто
отсюда услышит? И кто поможет? Конечно. Все. Навсегда. И смирилась она с
этим "навсегда", хотя не предполагала даже, что сумеет так вот смиритьс
