Баранская Наталья Владимировна - Неделя Как Неделя
Наталья Владимировна Баранская
НЕДЕЛЯ КАК НЕДЕЛЯ
Повесть
Понедельник.
Я бегу, бегу и на площадке третьего этажа налетаю на Якова Петровича.
Он просит меня к себе, спрашивает, как идет работа. Ни слова не говорит он
о моем опоздании - я опоздала на пятнадцать минут. В прошлый понедельник
было двенадцать, и он тоже беседовал со мной, только днем, интересовался,
какие журналы, каталоги - американские, английские - я просмотрела.
Тетрадка, в которой мы расписываемся в лаборатории по утрам, лежала тогда у
него на столе, и он посматривал на нее, но ничего не сказал.
Сегодня он напоминает мне: в январе испытания нового стеклопластика
должны быть закончены. Я отвечаю, что помню.
- В первом квартале мы сдаем заказ,- говорит он.
Я знаю, помню, не могла ж я забыть...
Темные глазки Якова Петровича плавают в розовой мякоти лица, и,
нащупав мой взгляд, он спрашивает:
- А вы не запаздываете с испытаниями, Ольга Николаевна?
Я вспыхиваю и растерянно молчу. Конечно, я могу сказать: "Нет, что вы,
конечно нет". Лучше было бы сказать так. Но я молчу. Разве я могу ручаться?
Тихим, ровным голосом Яков Петрович говорит:
- Учитывая ваш интерес к работе и... м-м-м... ваши способности, мы
перевели вас на вакантное место младшего научного сотрудника, включили в
группу, работающую над интересной проблемой. Не стану скрывать, нас
несколько беспокоит... м-м-м... удивляет, что вы, так сказать, недостаточно
аккуратно относитесь к работе...
Я молчу. Я люблю свою работу. Я дорожу тем, что самостоятельна. Я
работаю охотно. Мне не кажется, что я работаю неаккуратно. Но я часто
опаздываю, особенно в понедельник. Что я могу ответить? Надеюсь, что это
просто разнос, ничего больше. Разнос за опоздания. Я бормочу что-то про
ледяные тропки и сугробы в нашем необжитом квартале, про автобус, который
приходит на остановку переполненным, про страшную толпу на "Соколе"... и с
какой-то тоскливой тошнотой вспоминаю, что все это я уже говорила раньше.
- Надо постараться быть собраннее,- заключает Яков Петрович,- вы меня
извините, так сказать, за нравоучения, но вы еще только начинаете свой
трудовой путь... Мы вправе надеяться, что вы будете дорожить доверием,
которое мы оказываем молодому специалисту...
Он растягивает губы, получается улыбка. От этой сделанной улыбки мне
становится не по себе. Каким-то не своим, охрипшим голосом прошу я извинить
меня, обещаю стать собраннее и выскакиваю в коридор, Я бегу, но у дверей в
лабораторию вспоминаю, что я непричесана, поворачиваю и бегу по длинным
узким коридорам старого здания, бывшей гостиницы, в туалет. Я причесываюсь,
положив шпильки на умывальник пол зеркалом, и ненавижу себя. Ненавижу свои
спутанные вьющиеся волосы, заспанные глаза, свое мальчишеское лицо с
большим ртом и носом, как у Буратино. Почему я с таким вот лицом не
родилась мужчиной?
Кое-как причесавшись, одергиваю свитер и вышагиваю обратно по
коридорам - надо успокоиться. Но разговор с шефом крутится во мне, как
магнитофонная лента. Отдельные фразы, интонации, слова - все кажется мне
тревожно-значительным. Почему он говорил все время "мы" - "мы доверили",
"нас беспокоит"? Значит, у него был разговор обо мне с кем же? Неужели с
директором? Как он сказал: "беспокоит" или "удивляет"? "Удивляет" - это еще
хуже. А это напоминание о вакантном месте... Его хотела получить Лидия
Чистякова. По стажу у нее преимущество, а выбор пал на меня - специальность
ближе. И, конечно, помог мой английский - лаборатория здорово им
пользуется.
В
