Бардина Наталия - Долгая Иллюзия Любви
БАРДИНА НАТАЛИЯ
ДОЛГАЯ ИЛЛЮЗИЯ ЛЮБВИ
Посвящается моей сестре - Ирине.
Тихо, дремотно и пока ещё светло в этой огромной комнате,
но в углах , увы, уже затаился вечер, и скоро он прыгнет и
захватит всё её пространство. А пока солнце, коснувшееся вершин
старых берёз, пускает мощный пучок света в одно из окон,
отпечатывая на полу косой четырёхугольник и зажигая чистейший
паркет сосновым оранжевым огнём. И в этом светящемся столбе
роятся, клубятся, перемешиваются золотые пылинки.
Комната почти пуста: в одном углу приютился круглый летний
столик, покрытый белой скатертью, по которой - васильки,
колоски; а посреди простая ваза с крупными тёмно-синими
колокольчиками, что так странно шумят на свободе. В другом углу -
пианино, на нём тоже цветы - жёлто-белые "любит не любит", а
сбоку , по стене - узкий шкаф, где небрежно разбросаны изящные
вазочки, тонкие чашки, и тянутся ввысь звонкие нежные бокалы. И
три двери: в просторную прихожую, спальню родителей (там уже
царствует вечер и оттого немного страшновато) и на веранду,
такую всегда солнечную.
На полу, в самом центре светлого пятна, сидит маленькая
девочка, некрасивая и по-детски нескладная. Тёмнорусая широкая
чёлка совсем не идёт к её округлому курносому лицу; и только
глаза, тёмносиние, будто колокольчики в вазе, и глубокие, как
омут, прекрасны и разумны.
Тихо. Ребёнок следит за танцем золотых пылинок и мыслит,
ещё пунктирно, по-детски ярко и беспорядочно, но одновременно
потрясающе интересно: "Опять уходит... Зачем?... А вдруг не
вернётся?... Не буду, не хочу спать... Мама плакала... опять.
Обидел. Мамы не должны плакать! Одна, хорошо... Надо... Не
люблю это слово... Нельзя сидеть на полу ... Почему нельзя?
Гости... Зачем гости? Гостей не надо... Так хорошо. Солнышко,
дай честное слово, что вернёшься. Дало! Вернётся! А папа?
Вернётся?"
Солнце всё ниже и ниже, светящийся четырёхугольник всё
уже, и даже пылинки ложатся спать. Девочка окаменела в странной
позе - на коленях, протянув ладошки. Куда? К солнцу? Отцу?
Матери?
Высокая красивая женщина входит в комнату и задумчиво
глядит на ребёнка, пытающегося удержать уходящее светило. Ей
бесконечно жаль нарушить ауру этого пространства, так хочется,
чтобы чудо длилось вечно. (Мгновение! Не уходи! Продли
неожиданное счастье, что так щедро дарят нам солнце и дети.
Повремени! Ведь ты знаешь, каким будет завтра. А они ещё, Слава
Богу, не ведают). Мать опускается рядом с дочкой и ласково
обнимает её. И они, уже обе, следят за угасанием дня, грустя и
радуясь одновременно.
А завтра случилась война.
Оля чувствует, что в жизни что-то сломалось: "Война! (Это
совсем непонятно трёхлетнему ребёнку). На нас напали! Фашисты?
Какое противное слово. Звучит ... будто большой паук переползает
через сухой листок. Надо уезжать, убегать, бежать. Куда?"
Взрослые настолько взволнованы, что девочка кожей ощущает
нервозность в доме; она словно густой и липкий сироп
обволакивает всё вокруг. Ребёнок пытается отодвинуть эту
субстанцию, выскользнуть в другое пространство, но везде: и в
спальне родителей, и в комнате старенькой бабушки - та же
беспросветная тягучесть.
Появляется отец (вчерашняя размолвка забыта), на нём
военная форма неприятного буро-зелёного цвета, широкий ремень,
сапоги. "От отца противно пахнет, недомашним, необычным. Мама
говорит - военным. Значит, у войны есть запах. И ещё, почему-то
надо уезжать? И... без отца".
- Почему же папа не должен уезжать?
- Он будет вместе с другими отцами сражаться с
