Беркович Михаил - Деревня
БЕРКОВИЧ МИХАИЛ
ДЕРЕВНЯ
Яркое августовское солнце еще висело над горами, освещая черневую тайгу, раскаляя простынувшую за ночь, полудикую эту, густо всхолмленную территорию. Старые избенки жались к горам, словно неведомые существа, разлеглись, принимая воздушные ванны. По ярко-синему небу плыли стада лохматых кучевых облаков, посылая на землю прохладные, серые тени... Рабочий день завершился, и люди потянулись с рюкзаками, мешками, огромными сумками к «железке» — железнодорожному магазину, словно муравьи, стекались к месту приложения сил. Был в деревне и другой магазин — леспромхозовский, который по непонятной причине обошелся без клички. Люди шли из разных логов, улиц, заимок к святая святых деревенской жизни. Деревня расположилась на средневысоких горах в полутора сотнях километров от крупного металлургического центра. Ее нехитрые строения уютно расположились на склонах, в распадках. Вся она вытянулась вдоль железной дороги и небольшой горной речушки, трудолюбиво обкатывающей на шумных своих перекатах многовековые глыбы камней. Над деревней сияло синевой не совсем еще отравленное небо. Оно еще производило впечатление чистого, поскольку дымы агломерационных фабрик, коксовых, мартеновских и доменных печей сюда не доползли. Но иной раз откуда-то издалека, обрушивались какие-то ядовитые туманы. Люди не ощущали на себе их пагубного действия, но на следующий день погибала картофельная ботва, и мужики оставались на зиму почти без картошки. Они не представляют себе жизни без нее. И все-таки здесь природа значительно чище, чем в любом сибирском городе. Но людей влечет сюда не экология. Все так просто, хоть плачь: в другом месте они выжить не смогли бы. А иным и податься-то некуда. Многие прошли сквозь железное сито ГУЛАГа. И теперь доживают свой век в глухомани. Работают — кто, сколько может и хочет, едят мало, пьют и курят — много. И очень зло поминают японского бога. Часто — без повода. Большинство из них мало отличается друг от друга. Почти все числятся за каким-нибудь производством, все, за редким исключением, держат домашних животных. Тем и кормятся. Потому что зарплата не рассчитана даже на прожиточный минимум, как в послевоенном колхозе... Мало того, что почти каждый от получки до аванса жить не в состоянии, так еще и постоянный дефицит продовольствия вынуждает их выстаивать длиннющие очереди у прилавков магазинов, чтобы вырвать что-нибудь съестное. Вон Тонька Желтова тащится. За спиной пустой рюкзак, за руку держится старший сынишка Сашка, а за юбку — трехлетка дочка Любочка. Тонька назвала дочку именем любви, о которой сама представления не имеет. Тоньке легче, чем другим, она — элита. И не какой-нибудь там директор школы или начальник станции. Тонька — завмаг, то есть человек с большой буквы! — Мам, — пищит тоненько Люба — сыкалатку хацюу.. — Цыц, проститутка, — рявкнула Тонька, — сказала не-е-ту! Но разве урезонишь ребенка так просто! И девочка хнычет, канючит. Тонька — существо легко ранимое, к тому же взрывное. Врезала тыльной стороной ладони по детскому лицу, девочка взревела, но вскоре умолкла, уразумев, наконец, что у мамы нет шоколадки, и потому ничего, кроме оплеухи, не выпросить. Два соседа — шестилетний Минька Рубцов и тридцатисемилетний Федька Чомбе плетутся из Мыльного лога друг за другом. У Чомбе, получившего такую кличку не столько из-за смуглости, сколько из-за красоты обличья, вся жизнь осталась уже за спиной. Все, что ему было предначертано на земном пути, он успел свершить: родился, закруглил образование (три клас
