Биленкин Дмитрий Александрович - Черный Великан
Дмитрий Биленкин
Черный великан
Из-за дурацкого вывиха мне пришлось остаться в ущелье одному, тогда как
мои товарищи ушли на штурм памирского семитысячника. Досада моя не имела
границ, но вскоре я понял, что, потеряв одно, я приобрел другое.
Моя палатка стояла на берегу ручья такой неправдоподобной и чистой
голубизны, какая бывает только в детских снах. Есть немного вещей, которые
можно созерцать бесконечно: накат морских волн, пламя костра и бег горного
ручья. Там, где возникала заводь, вода уже не казалась водой. Нет, то был
жидкий и вечный кристалл, сквозь который мерцала россыпь камней, более
причудливая и яркая, чем фантазия восточных ковров. Сбоку, в десяти шагах
от палатки, пузырился источник нарзана; он стекал по красному, как
киноварь, ложу. Невероятно, как много красоты может вместить маленький
клочок земли!
Выше над ущельем смыкались скалы, там всегда была прохлада и тень,
тогда как вокруг с густо-синего, уже стратосферного неба лился хрустальный
поток солнца. Осязаемый и жгучий, он заполнял все и мог, казалось, звенеть
над пирамидами гор ясно и долго, окажись тут звонарь с медным молотом.
И он зазвенел однажды в раскаленный послеполуденный час. Я поднял
голову от форели, которую чистил, но не увидел ничего, кроме каменных
громад с далекими глетчерами на вершинах.
Несколько секунд я слушал звонкий раскат, который был, сомнений не
оставалось, той музыкой небесных сфер, которую выдумали пифагорейцы и
которая могла прозвучать только здесь.
Сердце замерло - то был момент совершенного счастья, хотя никакой
причины тому не было. Наоборот, любой странный звук настораживает, тем
более в горах, где лавина и осыпь подстерегают на каждом шагу. Но разум
спал. Не оттого ли беспричинное счастье так часто приходит к нам в
молодости и тем реже его появление с годами?
Потом я увидел в небесном своде трещину, какая возникает в тонком
стекле. Начало ее терялось где-то высоко над снежинками, а конец
расширялся, сбегая вниз, прямо к тому месту, где я находился.
Что-то надломилось, треснуло, и тут я испугался. Ошеломление я смотрел
в небо, где замер звук и где льдинкой в роднике таяла эфирная трещина.
Теперь звенящей казалась тишина (ручей не в счет, я так привык к его
неумолчному рокоту, что шум не достигал сознания). Машинально я смыл с рук
чешую и встал, не зная, что думать.
Трещина в небе дотаяла. Все стало как прежде, солнце калило рыжие
отвесы гор, тек ручей, но во всем этом теперь была тревога.
Нет, даже не тревога, а смутное чувство напряжения, какого-то разлада.
Словно на самом дне ясности притаился мрак.
Как хотите, но, кроме зрения, слуха и всего прочего, человек обладает
еще другим чувством, которое обостряется в одиночестве и о котором я
ничего не могу сказать помимо того, что оно есть. Может быть, это лишь эхо
собственных ощущений, не знаю. Вот и тогда: краткий испуг сменился
уверенностью - откуда она взялась? - что лично мне ничего не грозит, хотя
вокруг неблагополучно.
Моя нога уже настолько поджила, что я мог идти прихрамывая. Я бросил
рыбу в котелок и двинулся вверх по ущелью, туда, куда десяток минут назад
уперся кончик небесной щели.
Пока я шел, было время подумать, но - странно! - мысли не шли в голову.
Даже сумбурные, нелепые, какие бывают после неожиданности, и те
отсутствовали. Зато я остро, нервами впитывал изменчивость цвета, формы и
запаха, словно был приемником, только приемником отовсюду идущих волн.
Чем далее я продвигался, тем менее это походило на обычное воздейс
