Биленкин Дмитрий Александрович - Во Всех Вселенных
Дмитрий Биленкин
Во всех вселенных
Справа склон был ослепляюще-белым, слева непроницаемо черным. Они ехали
дном ущелья по самой границе света и мрака, жары и холода, но разницы
между крайностями не ощущали. Свет был безжалостно неподвижен, и темнота
тоже; жесткая нагота камня была там и здесь; одинаково мрачное небо
катилось над вездеходом, повторяя изгибы ущелья. Даже камни стучали под
гусеницами не так, как на Земле, - резче, грубей. Проводником звука был
металл, только металл; и отсутствие воздуха лишало его привычных
обертонов.
И сами люди находились в футлярах-скафандрах, да и скафандры тоже были
вложены в футляр - коробку вездехода. Уже пять часов в скафандре, где
воздух вроде бы воздух, но какой-то процеженный, химический,
безвкусно-неприятный. А снаружи - мрак и пламень, оцепеневший костер
безжизненной материи. Ни одной земной краски!
Голова в шлеме уже казалась чужой. Тело устало от неподвижности одних
мышц и от тупой борьбы с тряской других. Все: и мысли, и чувства, и плоть
- жаждало отдыха. И прежде всего отдыха от Луны. Энергией их могла
наполнить одна-единственная зеленая былинка. Но увидеть ее можно было лишь
во сне.
- Ну, теперь близко, - сказал Преображенский, облизывая губы.
Он сидел за рулем, непоколебимый как скала, и даже скафандр на его
плечах был не округлым, а угловатым.
"Близко..." - повторил про себя Крамер.
Близко было и час назад. Просто им хотелось, чтобы было близко. Ради
этого они и поехали напрямую, благо геологи вольны выбирать себе маршрут.
При слове "близко" Романов оживился и восторженным тенорком заговорил о
петрографическом составе мелькавших по сторонам пород. Он заговорил об
этом не потому, что его взволновало какое-то новое соображение, и не
затем, чтобы помочь другим скоротать время. Как всякий новичок, он боялся
не проявить должного, по его мнению, энтузиазма, боялся, что его
заподозрят в равнодушии к лунной геологии. Они все были энтузиасты, только
об этом не было принято говорить вслух, как не принято говорить вслух о
любви, а принято было ругать Луну, благо в такие минуты, как сейчас, они
искренне ненавидели ее. Но Романову это было еще невдомек.
- Помолчи! - вырвалось у Преображенского.
Романов осекся.
- Да, - сказал Крамер, пытаясь сгладить неловкость. - Не так это просто
- Луна.
Он замолчал. Нигде они так не ощущали бессилие слов, как здесь. Самые
простые слова приобретали тут иное, чем на Земле, эмоциональное
содержание. Лунная темнота была не той темнотой, что когда-то дала
человечеству это понятие. И свет. И многое другое тоже. Вот почему они не
любили рассказывать о Луне. Их описания Луны оставались ложью, как бы
тщательно они ни подбирали слова. Правильно их воспринять мог лишь тот,
кто сам побывал на Луне. А ему зачем рассказывать?
Крамер ограничился тем, что похлопал Романова по плечу. Тот
растерянно-благодарно улыбнулся за стеклом шлема.
Любили ли они Луну? Да, на Земле они не могли без нее жить. Ненавидели?
Да, когда оставались с ней один на один.
Ущелье, петляя, шло под уклон, и ЭТО они увидели вдруг, обогнув
очередной выступ.
Они воскликнули разом.
Вездеход дернулся и застыл на тормозах.
Все здесь было как в других котловинах: огненные клинья света на
склоне, кромсающие их провалы теней, колючие осыпи камня и то беззвучие
лунного мира, которое нестерпимо хочется нарушить криком.
Что здесь было не так - это скала. Ее шапкой-невидимкой накрывала тень,
и все равно в ней светился вход. Он был озарен изнутри: так глухой ночью
