Биленкин Дмитрий Александрович - Звездный Акваpиум
Дмитрий Биленкин
ЗВЕЗДНЫЙ АКВАРИУМ
Полный оборот каждые семь с половиной минут. Третий месяц над ним
кружили звезды. Третий месяц он был центром вращения светил, осью
мироздания, избранником птолемеевской вселенной. В подлинной он значил
меньше пылинки, и у него болели сломанные ребра.
Девятнадцать шагов по периметру тесных отсеков, четыре поперек и
еще один вверх - здесь он почти ничего не весил. Ему уже не верилось,
что в былой жизни он мог летать куда хотел, общался с людьми,
волновался по пустякам и даже любил петь под гитару. Девятнадцать -
четыре - один. Вперед и назад, туда и обратно, все. И навсегда.
От того, что было сразу после аварии, сохранилось впечатление
долгих обмороков и мук, когда он ползал по разбитому кораблю, тщетно
звал друзей, а глаза застилал липкий туман. Правда, действительность,
видимо, была несколько иной. В те первые часы, как потом выяснилось,
он сделал чудовищно много. Он еще помнил, как волочил протекторный
баллон, как заделывал трещины, не очень даже соображая, чего ради
пытается стать на ноги и поднять фыркающий пеной баллон. Но от
стараний дать помещению тепло и воздух в памяти уцелели лишь проблески
усилий отвернуть какой-то вентиль и тупое недоумение, с которым он
разглядывал крошево деталей в агрегате, чье назначение ему, конечно,
было известно когда-то.
Много поздней он поставил себе диагноз: сотрясение мозга. Мелкие
повреждения вроде перелома двух-трех ребер были уже не в счет. А вот
определить причину аварии он так и не смог. Была ли она связана с
маневром близ астероида и, следовательно, с ошибкой пилота? Или в
критический момент сработал не так, как надо, двигатель? Разумеется,
все это могла бы выяснить комиссия экспертов, но случай приведет ее
сюда не раньше чем через десятки, а то и сотни лет.
Не удалось ему установить и то, как погибли двое его друзей. Их не
было рядом, когда произошла катастрофа, - это он помнил. Но почему?
Так или иначе они остались в отсеке, по которому пришелся удар.
Возможно, их вынесло оттуда струей воздуха. Однако он предпочитал
думать, что они погребены под обломками, потому что если их вынесло
наружу, то скорей всего зашвырнуло на орбиту, и он видит их тела
точками среди звезд, когда смотрит в чудом уцелевший иллюминатор.
Впрочем, все эти мысли пришли потом. Первое время после горячечной
деятельности он спал. Конечно, он просыпался и что-то делал, но ему
казалось, что он видит бесконечный сон. Будто он заболел и лежит, как
в детстве, на широкой постели, а за окном долгая, зимняя деревенская
ночь, в которой кружится душная звездная метель. Она сыплется прямо на
грудь, и нет голоса, чтобы вскрикнуть.
Перелом, с которого началось выздоровление, наступил внезапно. Он
проснулся и встал. Тело болело, но голова была ясной и бодрой.
Он добрался до кресла перед иллюминатором и сел. Увидел черноту,
звезды в ней и скалы, которые обрывались в бездну.
Потом он видел это множество раз. Скалы были неподвижны, а звезды
вращались (на деле все, конечно, было наоборот). Звезды всходили и
заходили - всегда в одном и том же месте. Попеременно чертило дугу
крохотное солнце. Его тусклые лучи скользили по мраку черных глыб,
ныряли в провалы и вскоре исчезали, чтобы неотвратимо возникнуть
вновь, совершить прежний путь, коснуться тех же камней, словно их вел
мертвый механизм копирографа.
Все одинаково повторялось в десятый, сотый, тысячный раз.
Траектория звезд, тени на скалах скользили, как обороты беззвучных
колес. Всегда, постоянно, с
