Биргер Алексей - Богомол 06
АЛЕКСЕЙ БИРГЕР
ПОХОРОННОЕ ТАНГО
(БОГОМОЛ-6)
Отворяй свой зев, погост,
У тебя почетный гость:
Йейтс уходит налегке,
Оставаясь жить в стихе
Крут у Времени и скор
Равнодушный приговор
Мужеству, и чистоте,
И телесной красоте.
Но теплеет грозный лик,
Видя баловней своих:
Тех, кому дано беречь,
Речью став, живую речь…
(Уистан Хью Оден.)
…Худо-бедно, в полном сборе
Встанут Яков и Григорий,
Евдоким и Константин.
(Олег Чухонцев.)
(То, что одно из имен в этом повествовании не совпадает с перечислением у Олега
Чухонцева — среднего сына зовут не Евдоким, а Михаил — это не ошибка. Иначе, чем
Михаилом, не могли родители его назвать. Но, кажется мне, благодаря этому
«сдвигу», строки Чухонцева ещё точней и выпуклей отражают внутренний смысл того,
о чем здесь рассказывается.)
ПРОЛОГ
— Воды!.. — прохрипел старик.
Внучка достала из холодильника ледяную бутыль «Угличской» и свернула ей винтовую
крышку — на удивление легко, очень часто крышка на бутылках их местной
минеральной воды заедала: то ли аппарат, который автоматически завинчивал
крышки, был неисправен и перегревал их так, что они излишне расплавлялись и
прилипали к бутылке, то ли что.
Сейчас, во всяком случае, крышка открылась легко и просто, и внучка успела
поднести умирающему полный стакан — взяв стакан из того красивого набора,
который старик приобрел ещё в начале шестидесятых.
— И на кого я тебя оставляю?.. — проговорил старик, опустошив с треть стакана и
отнимая стакан от губ. — Ведь и не расскажешь никому, чья ты… Ни к кому за
помощью не пойдешь… Все тебя будут ненавидеть… Из-за меня.
— Сейчас другие времена, дедушка, — мягко сказала внучка.
— Верно, другие… Вон, и смертную казнь отменили, так что моя профессия, вроде
как, ни к чему, — старика понесло на наболевшее. — А пенсия была какая!.. Тоже
все сгорело. Пятьсот рублей брежневскими — это не полторы тысячи нынешних, на
полторы тысячи не разгуляешься, так? Ты уж прости…
— За что, дедушка?
— За все. За то, что только я один у тебя и есть. Да и то… Никакой. Ты вот что…
Ты дом продай. И побыстрее. Поняла? На этот дом отдельная история завязана.
Нельзя тебе к нему прикасаться, только мне можно было, потому что… потому что…
Нет, даже тебе не расскажу, почему. Но очень тебя прошу, продай его, как только
в наследство оформишь, чтобы моя душа была спокойна.
— Хорошо, дедушка.
Старик вдруг беспокойно заерзал.
— А как ты думаешь, гореть моей душе в аду или нет?
— Что ты, дедушка! За что тебе гореть?..
— Сама знаешь, за что… — старик приподнялся на локтях. — Пластинку поставь, а?
Внучка, ни слова не говоря, откинула крышку старого громоздкого радиоприемника с
затянутыми золотистой материей усилителями звука и в деревянном корпусе — под
этой крышкой было отделение для грампластинок — и опустила иглу на пластинку,
которая так и покоилась на вращающемся круге. В последние три недели эту
пластинку крутили бессчетное количество раз.
…И в даль туманную бегут года,
И так настойчиво и нежно кто-то
От жизни нас
уводит
навсегда!..
— поплыло голосом Вертинского «Палестинское танго».
…И в том краю где нет ни бурь ни битвы,
Где с неба льется золотая лень,
Еще поют какие-то молитвы,
Встречая радостный и светлый Божий день…
Старик жадно слушал, чуть приподнявшись на локтях — на большее его сил не
хватало. Он любил ритмы танго, и всегда ставил какое-нибудь танго после работы,
выпивая при этом стопку-другую. Чуть позже, достигнув высот в своем ремесле, и
оставшись к тому же единственным исполнител
