Бойм Александр - Летние Истории
Александр Бойм
Летние истории
История первая.
Колхозная.
I
Он лежал на огромной белой кровати, рядом стоял столик с бокалом сока и
блюдом винограда. Проснувшись и закинув в рот несколько ягод, он оглядел
небрежно полдюжины полуобнаженных девушек, раболепно склонившихся в
ожидании приказаний.
- Ты, ты и ты, - указующе ткнул он рукой, и три тела скользнули к
кровати.
Мулатка, китаянка и блондинка подчинялись малейшему его движению.
- Вот так: так: ты тоже: - летели слова сквозь тяжелое дыхание.
Рука двинулась возвратно-поступательно в последний раз, обильно
выбросив на ладонь и живот противную слизь. Все еще тяжело дыша, Женя
Вульф подсунул, вытирая, под матрас руку и, откинувшись, полежал минуту с
закрытыми глазами, после чего, перевернувшись на левый бок, поудобней
устроился под тонким и колючим шерстяным одеялом.
Огромная, заставленная тремя десятками двухъярусных кроватей комната
была пуста - все многочисленные ее обитатели корпели в поле, пропалывая
бесконечные грядки.
В школе Жене всевозможными ухищрениями удавалось ускользнуть от
"колхоза", а единственный раз, когда его все же удалось туда загнать, он в
первый же день, играя в футбол, очень удачно сломал ногу и к вящей зависти
однокашников был отправлен домой. Так что, он и представления не имел, до
какой степени прополка совхозной капусты отличается от ленивого
пощипывания травки вокруг клубничных кустиков на дедушкиной даче, в
Прибалтике.
После первого же дня, обнаружив, что решительнейшим образом не создан
для сельскохозяйственных работ, Женя, проявив неожиданную пронырливость,
пристроился в здешнюю котельную кочегаром.
Летели к концу восьмидесятые, и странный обычай ссылать студентов в
полевые работы умирал вместе с ними; эпоха уходила в небытие, и в
гибельной ее агонии растворялись, предсмертно кривясь, тысячи граней,
казавшихся вечными в незыблемой своей монументальности.
Вот уже и этим летом в "колхоз" отправляли исключительно
первокурсников, вчерашних абитуриентов, слегка очумевших от горячки
поступления и не набравших пока достаточно студенческой наглости для
организованного сопротивления или частного отлынивания.
Тем временем Евгений Владимирович Вульф заснул с быстротой доступной
исключительно в семнадцать лет после шестичасового кидания угля.
II
Утро встретило Вульфа жаркой невыносимостью незадавшейся жизни, какую
особенно сильно испытываешь именно после приятных ночных видений, где ты
значителен и исполнен высшей марки обаяния.
Категорически несхоже такое горячее несчастье с тягучей вязкостью
немотивированных депрессий, что придут к нему еще только через несколько
лет.
Да, жизнь, безусловно, не задалась.
"Что я такое?.. - думал он, не желая открывать глаза. - Что я такое?.."
:Ах, вы знаете, наш Женя так мило рисует: Правда?.. В самом деле, очень
неплохо, чем-то напоминает Крамского.
"Идиотка. Какого к дьяволу Крамского - ваш Женя бездарность и больше
ничего.
Хотя, кто из нас больший идиот, еще вопрос".
В Академии Художеств неправдоподобно вежливая комиссия, просмотрев его
работы, деликатно посоветовала Вульфу зайти через год, но уклонение от
призыва не стало еще общенациональным увлечением, и ни о каком годе речи
идти не могло.
Вульф, поскрипывая сердцем, отнес документы в Институт Дизайна, где и
завалил с блеском экзамен по композиции, после чего мама, действуя крайне
мягко, отправила трагичного Вульфа поступать вместе с Сашей Гурвицем в
Политехнологический.
Пребывающий в полной прострации Женя даже почти
