Болотников Сергей - В Ожидании Полуночи
Сергей Болотников
В ожидании Полуночи
Ветер дул стылый, пронизывающий, плотная ледяная стена, и одновременно
узкий, верткий, со множеством коротких тупых и вертких щупалец, что
забираются под одежду, выдувают, высасывают самые маленькие комочки тепла,
что еще гнездятся в промороженном насквозь теле, хватают жадно, давясь и
толкаясь.
Но тепла не так много, на всю стылую застывшую поляну явно не хватит.
Тепло рассеется по ней сверкающим золотым, но невидимым ворохом, раствориться
без следа в ледяной темноте, сгинет, как сгинет и человек, случайно забредший в
эти темный дебри.
о есть еще лес, суровый тяжелый, хвойные деревья, с потрескивающими на холоде
ветвями и крошечными капельками твердой как вар смолы, что когда то текли,
веселились янтарной живицей, пахучей кровью деревьев.
Впрочем, и сам бор тогда смотрелся повеселее, когда по краям пробивалась
молодая зеленая травка, сочная и упругая, когда в лесу пели птицы, а по утрам
солнечные лучи падали сквозь кроны как сверкающие острые копья, что несут свет и
жизнь каждой мелкой и не очень твари. Хороший был тогда лес, и иногда можно было
увидеть даже молодого барсука, худого, но бодрого после долгой зимы, бредущего
по своим делами по ковру прошлогодних листьев. Барсук - редкий зверь и не
встретишь его вот так в Подмосковных лесах.
Впрочем, это было не Подмосковье с его населением в три человека на пол
квадратных метра.
То было летом, в Июне, Июле и августе, когда трав а уже темнеет, а кое где
желтеет раздавая по ветру семена и одуряющие, накопленные за знойную пору
запахи. А сейчас был октябрь, последние числа его истекали и скоро придет
следующий месяц, а потом бор-тайгу надолго укроет снежная тяжелая пелена,
придавит, скроет следы летнего разгула, скует. о в лесу будет также тихо, как и
сейчас. Есть особенность у этого леса:
За последний год в него ни разу не ступала нога человека. А посему и зверь
здесь не пуганный.
Была поляна, та пустошь, по которой нагуливал себе силу тяжелый ветер, охотясь
за жизнью как высшее выражение энтропии. Голая круглая поляна, а вокруг черной
изгородью ледяной бор, черный настолько, что кажется монолитным как массивная
видимая даже в полночь скала.
Кстати полуночь была недалече, девять часов, но уже смерклось, схолодились
октябрьские сумерки, и все затянула тоскливая звенящая тишина, не такая, какая
давит, а та, что царит в могилах, полная, всеобъемлющая, которой уже не надо ни
на кого давить, а только хранить покой павших. Даже ветер не гудел, лишь
чувствовалось легкое, но холодное давление на кожу, покалывало крохотными
коготками. Хорошо хоть небо звездное, да полная луна как яркий фонарь висит в
небесах, маленькая, яркая, скрывающая щербатый рот и разрушенные ямы глаз.
Посреди поляны стояли камни, и если где ветер и мог выдать себя, то только на
них, но воздушные струи бессильно прокатывались по отполированной за века глади
серого гранита. Камни стояли в сложном узоре, поблескивающие монолиты,
чередуясь, и образуя не очень ровный полукруг вокруг исполинской, бросающей
блестками плиты, с квадратными когда-то гранями, сейчас источенными и
выщербленными. Главный монолит чуть покосился, оброс мхом, сейчас твердым и
ломким как стекло, но простоять еще мог годы и годы, главенствовал, кидал свою
неровную тень на пожелтевшую мертвую траву у подножья.
Странные был камни, чем-то напоминали, может быть Стоунжедж, чем то древнее
языческое капище, чем то древних египетских Коллосов, а может быть все это
вместе, одновр
