Болотовский Михаил - Абдулов, Гуляющий Сам По Себе
Михаил Болотовский
Абдулов, гуляющий сам по себе
В тихий час мы валялись на незастланных больничных койках. Не спали,
травили байки. Что еще делать в шоферской больнице в тихий час, как не байки
травить?
- На ста сорока он на встречную выскочил... - Петрович, рассказывая,
приподнимался на локте. - Ну, и в МАЗ, в лобешник. Там - сами понимаете...
Лепешка.
- В цинковом гробу хоронили? - спросил Славка.
- В деревянном. Жгли.
- Мертвецу без разницы, - сказал Федя Абдулов. Он лежал на кровати в
торжественной позе, изучал рябой потолок.
- Как это без разницы? - не согласился Славка. - Это тебе, татарину,
без разницы, а мне с самой разницей.
Федя не обиделся.
- Татар бабы любят, - не меняя положения, ответил он. - А ты дурак.
- Деньги они любят... - обреченно сказал Петрович.
- Татары? - поинтересовался Славка.
- Бабы.
Все согласились, что бабы и впрямь любят деньги. Правда, Федя встрял:
- А ты, Петрович, не любишь денег?
- Дают - бери, - уклончиво ответил Петрович. До пенсии он работал в
такси.
- А как жгли? - вернул тему Славка.
- Как жгут... В крематории.
- Это ежу понятно, что в крематории. А у него зубы были золотые?
- Я ему в рот не лазил.
- А если золотые - тогда все, шандец... - сказал Федя. - Они эти зубы
назад не дают.
Петрович возмутился.
- Как так не дают? Должны, понимаешь, назад давать.
Федя спорить не стал.
- Может, и дают, - согласился он.
- Конечно, - обрадовался Петрович. - Зубы денег стоят. Сколько один зуб
стоит?
Никто не знал. Помолчали.
- Интересно... - Славка сел в постели. - Они в газу жгут или
электричеством?
- А кто их ведает... - задумчиво отозвался Петрович. - Думаю так, что в
газу. Дешевле.
- В газу дешевле? - заспорил Славка. - Ну, ты дал! Вот ты за газ в
месяц сколько платишь?
- В месяц? Рупь двадцать шесть.
- А за электричество?
- Это... как нагорит. У меня сын, понимаешь, всю комнату обставил
электричеством. Пятерка порой набегает.
- Моя скотина тоже хотела патефон, - влез Федя. - Я ей сказал: купишь,
скотина, патефон, из дому выгоню.
- Вот ты опять, Федя, называешь дочку скотиной, - сказал я. - Нехорошо
так.
- Скотина и есть! - И искривленное тиком федино лицо свернулось в
гневную гримасу, и правый глаз задергался. - Скотина! Не говори мне про нее.
Я двадцать лет на овощах возил, я ее, гадину, одними ананасами кормил...
арбузы там, дыни, овощи-хреновощи... а она сейчас задом воротит.
- Да все они... - печально сказал Петрович.
- Двадцать два года девке, - крикнул Федя. - Ну ты хоть посуду матери
помой, тварь такая! Ведь любил я ее, как любил... А теперь ненавижу. Вот,
ненавижу... скотина...
- Гуляет? - спросил Славка.
- Я ей погуляю! Гуляет! Еще чего, гуляет... Задом воротит! Курит! Все
бы простил: говорю ей, брось курить, Махоркина. Я ее прозвал так -
Махоркина.
Петрович засмеялся.
- Брось, говорю, Махоркина!.. так и говорю. Нет же, задом воротит.
Провоняла вся куревом.
- Пьет? - снова навел справку Слава.
- Дурак! - еще громче закричал Федя, нервно ероша рыжие волосы. - Я ей
дам пить! Убью ее тогда. Вот провалиться: убью. Я ей так и сказал: жалко, ты
маленькая не сдохла. Так и сказал: жалко, что маленькая не сдохла.
- Это уж ты... - сказал Петрович, - слишком того...
- Нет, я такой, - не согласился Федя. - Или люблю, или ненавижу. Я
пополам не делюсь.
- Господи, Господи, - запричитал Петрович, - Злой ты, Федя. Злой,
понимаешь. Татарин, прости, конечно...
- Татарин, - охотно согласился Федя. - Обрезной.
- Как еврей, - вставил Славка.
