Бонч-Осмоловская Марина - День Из Жизни Старика На Бjркендейл, 42
Марина Бонч-Осмоловская
День из жизни старика на БJркендейл, 42
Посвящается Алеше.
В спальне была кромешная тьма, но старик безошибочно ощутил наступление
утра. Начиналось оно с того, что у него замерзали глаза. Сквозь сон он
ощущал, что к теплым глазам прижаты совершенно ледяные веки, и когда
контраст становился невыносимым, он просыпался. Всей душой старик убеждал
себя не обращать внимания и уснуть, еще уютнее пристраивался калачиком,
стараясь не замечать, как более холодные части прикасаются к нагретым,
обжигая их. Спросонок он совершал одну и ту же ошибку: ища где бы отогреть
нос, он передвигал щеку на подушке и попадал на участки, осененные
замогильным холодом. Оттуда он прытко бежал под одеяло и тут в благодатном
тепле испуганно трогал пух на своей голове. Не то поражало старика, что у
него мерзла голова, а то, что всякое утро сами его редкие волосы делались
ледяными.
Его дрема была воздушна и тревожна. Но если поутру старику удавалось
уснуть, ему вновь и вновь снился ненавистный сон: кто-то несет его
оттяпанную голову и укладывает в промерзлую яму, ту, что он сам вырыл около
ежевичника и не закопал. Голова его лежит и мучается, а потом начинает
шевелить волосами, чтобы согреться. Старик в испуге дернул ногой и быстро
открыл глаза. И тут раздался ужасный рев.
Соседи на ближайших улицах завели в домах сигнализацию. Может системы
были не столь хороши или часто падали ветки, но дома и дополняющие их машины
ревели на все голоса днем и ночью, ломая психику начинающих воров и дрожащий
сон стариков, которые пугались сквозь дрему и мерзли остаток утра, не умея
снова заснуть.
Но сегодня вторник и больше спать нельзя, вторник важный, большой день.
Старик спустил с подоконника подоткнутые шторы и посмотрел в окно. Как
обычно стекло было совершенно мокро, в разводах, слезных подтеках и ручьях,
сбегающих на дощатый, выкрашенный под красное дерево подоконник. Старик
опять пожалел, что не выложил его когда-то хорошим камнем, как он видел на
экскурсии в одном замке, ведь его дом, сложенный из полуметровых камней,
вполне мог иметь такое редкое украшение, как мраморный подоконник. Ну, да
теперь поздно.
Он пододвинулся к стеклу и выглянул на темную улицу. Он очень любил
смотреть отсюда, со второго этажа. Перед домом расстилался обширный луг, на
нем торчала пластмассовая круглая ваза на одной ноге, треснутая с одного
боку. На противоположной стороне лужка, почти на дороге, рос колоссальный
клен - его два совершенных ствола несли такую богатую крону, что солнце и в
лучшие дни едва прикасалось к глыбе дома кончиками пальцев. Под кленом еще
горел старый, густого желтого цвета фонарь. Он почти весь утоп в нижних
ветках клена, унизанных огненно-золотой листвой, изнутри сиянием своим
усиливая роскошь листьев, все пространство вокруг клена и дорогу, засыпанную
праздничным слоем ночного листопада. Старик тотчас определил, что еще ни
одна машина не спустилась с верхней части улицы, потому что листья на дороге
не были разметены на две колеи. Впрочем, и проехать могло только семь машин.
Домов наверху всего было десять, но машины были не у всех.
Главное счастье улицы БJркендейл состояло в том, что она была
тупиковой: верхним своим концом упиралась в аббатство, где в толстой стене
была мелкая дверка для редких пешеходов. Задняя сторона старикова сада
выходила на такую же тишайшую улочку, заканчивающую свой бег у той же стены
аббатства, так что уютнее места нельзя было придумать. Сама же БJркендейл
находилась в п
