Бондарев Юрий - Быки
Юрий Бондарев
Быки
Была война и неистовая жара в Казахстане. Раскаленное солнце висело над
степью, жгло мне затылок, и сквозь молотообразные удары в висках я слышал
сверлящий треск кузнечиков, глухое позвякивание металлических заноз в
деревянном ярме на шеях двух быков, запряженных в арбу. Быки, худые,
изморенные зноем, не переставали жевать свою жвачку; в уголках их
бездумных глаз черным роем шевелились мухи, а они, не моргая, стояли
терпеливо и равнодушно, видимо привыкнув к этой постоянной муке, к этой
рабьей покорности ежедневной пытке.
Я работал в степи первый день, все время помня ядовитое выражение на
крепких чугунно-загорелых лицах скирдовщиков, встретивших меня в колхозной
конторке неприязненно, насмешливыми взглядами. Был я в легких парусиновых
туфлях, в белых расклешенных брюках с надраенной морской бляхой на ремне,
эвакуированный городской мальчишка, форсоватый по виду, совершенно
непонятный этим выросшим в степи парням.
Морская бляха и расклешенные мною летние брюки отца, которые он носил
еще в тридцатых годах, были знаками моей школьной мечты о флоте. Тогда
слова "шхуна", "бригантина", "шкипер" и "марсель", вычитанные из книг,
вызывали у меня святой трепет, мысли о дальних странствиях, тугом и
ласковом ветре над солнечно-белыми парусами, о неведомых
перламутрово-сияющих лагунах в теплых морях, о чужих и незнакомых портовых
городах, залитых огнями, с ночным запахом гниющих бананов на берегу,
вблизи которого покачивались в черном, южном небе созвездия фонарей на
поскрипывающих мачтах. В восьмом классе я наизусть выучил морскую
терминологию, названия снастей парусного флота по разным старым учебникам
и сноскам в романах Джека Лондона. Я даже выменял у кого-то лоскут
тельника и, пришив его к майке, ходил с расстегнутым воротником рубашки,
чтобы виден был этот пленительный кусочек моря. При одном взгляде на него
я испытывал запах ветра и далеких пространств.
В девятом классе с надеждой поступить в военно-морской клуб я спал
зимой с открытой форточкой, по утрам выжимал гантели, купил морскую бляху
и ходил по-матросски - чуть враскачку, как бы приучая себя к ныряющей под
ногами палубе.
В тот жаркий август сорок первого года, вернувшись после рытья окопов
под Смоленском, я не застал в Москве родных и только по записке матери,
оставленной управдому, нашел после долгих поисков семью, эвакуированную в
Казахстан. И тут вдруг понял: все прежнее, детское уходило, исчезало,
подобно тому как кончается и сказка о Золотом дворце среди синего моря и
доброй колдовской Жар-птице, - я был старший в семье и теперь знал, что
мать и младшие сестры стали моей ответственностью.
- Ось яка гарна пряжка! - сказал в конторке бригадир скирдовщиков
Бендрик, покатоплечий, весь напоминающий железный клин острием вниз, и,
захохотав, подергал пальцем бляху на моих брюках, едко спросил: - В Москве
що - мода така? Иль просто цацка?
Я молчал. Скирдовщики, молодые парни в грязных сатиновых рубахах с
белыми заскорузлыми пятнами пота под мышками, разглядывали меня с
усмешками, перемигивались сквозь дымки тютюнных самокруток и
снисходительно цвикали на земляной пол - сплевывали через щелочки зубов.
Я понимал, что мой нездешний городской вид несколько смешон, игрушечен
для них, но это и задевало меня. И уже в степи, получив пару быков и арбу
(после иронического распоряжения Бендрика: "Попробуй, як воняе бычий пот,
носовую утирку и деколон в другой раз с собой бери, московский!"), я вел
за налыгач быков к желтеющим
