Бондарев Юрий - Степь
Юрий Бондарев
Степь
Иногда я пытаюсь вспомнить первые свои ощущения жизни, первые
прикосновения к миру, вспомнить с надеждой, что это может мне что-то
объяснить, возвратить меня в наивную пору счастливых удивлений, смутного
восторга и первой любви, вернуть то, что позднее, уже зрелым человеком,
никогда не испытывал так чисто и пронзительно.
С каких лет я помню себя? И где это было? На Урале, в Оренбургской
степи? Когда я спрашивал об этом отца и мать, они не могли точно
восстановить в памяти подробности давнего моего детства.
Так или иначе, много лет спустя я понял, что пойманное и как бы
остановленное сознанием мгновение самого высшего счастья - это чудотворное
соприкосновение мига прошлого с настоящим, навсегда утраченного с
неудовлетворенностью, детского со взрослым, подобно тому как соприкасаются
золотые сны с явью. Но, может быть, первые ощущения - лишь неясный толчок
крови моих предков во мне, моих прапрадедов, голос крови, вернувшей меня
на сотни лет назад, во времена какого-то переселения, когда над степями
носился по ночам дикий, разбойничий ветер, мотал, исхлестывал травы под
лиловым лунным светом и скрип множества телег на пыльных дорогах
перемешивался с первозданной трескотней кузнечиков, заселивших своим
сопровождающим звоном многоверстные пространства, днем выжигаемые злым
солнцем до горячей сухости пахнущего лошадьми воздуха?..
Но первое, что я помню, - это свежесть и сырость раннего утра, сочные,
мокрые травы, тяжелые от росы, высокий берег реки, где мы остановились,
видимо, после ночного переезда.
Я сижу в траве, укутанный во что-то пахучее, теплое, мягкое, наверное,
в овчинный тулуп, сижу среди сгрудившихся тесной кучкой моих братьев и
сестер (которых у меня никогда в ту пору не было), а рядом с нами, тоже
укутанная во что-то темное (ясно помню только деревенский платок на ее
голове), какая-то бабушка, кротко-тихая, уютная, домашняя вся. Она чуть
наклонена к нам, как бы своим телом давно согревая и защищая от
рассветного холода (это вижу и чувствую совершенно отчетливо), - и все мы
смотрим как очарованные на чудовищно огромный, малиновый, поднявшийся из
травы на том берегу шар солнца, такой неправдоподобно огненный, такой
искрящийся в глаза брызгами лучей, весь отраженный на середине розовой
неподвижности воды, что все мы в счастливом безмолвии, в затаенной
ритуальной радости и ожидании сливаемся с его утренним теплом, уже
ощутимым нами на овлажненном росой берегу безымянной степной реки.
Но удивительно - как в кинематографе или во сне, я вижу высокий бугор,
траву, реку, солнце над ней и нас всех на том бугре, всех наклоненных
слева направо, темную нашу кучку, укутанную на холодке рассвета тулупами,
и бабушку или прабабушку, возвышающуюся над нами, - вижу все это словно со
стороны, но не помню ни одного лица. Лишь белое, смутное, не лицо, а
доброе пятно под деревенским платком ощущается мною, рождая чувство
детской защищенности и невнятной умиленной любви к ней и к этой прелести
открывшегося на берегу реки утра, неотрывного от неясного лица никогда
позднее не встречавшейся мне бабушки или прабабушки...
Когда же я вспоминаю этот осколочек полуяви, полусна, то испытываю
непередаваемо покойное, подхватывающее меня мягкими объятиями счастье, как
будто передо мной открылась вся доброта мира и все человеческие чувства
соединились в моей душе в тот миг поднявшегося из травы солнца,
встреченное, увиденное нами где-то в пути, в длительном переезде куда-то.
Куда?
Странно вдвой
