Бораненков Николай - Тринадцатая Рота (Часть 2)
Николай Бораненков
Тринадцатая рота
Часть 2
1. ПРИБЫТИЕ ГУЛЯЙБАБКИ НА СМОЛЕНЩИНУ, ОСМОТР РЯДА ВЫСОТ У "СМОЛЕНСКИХ
ВОРОТ"
Черт знает, как негостеприимны эти смоляне! Вместо того чтоб встретить
пятисоттысячную армию Гитлера у "смоленских ворот" (имеется в виду гряда
холмов и высот) хлебом-солью, они крепко-накрепко закрыли эти "ворота", и
бедному фюреру пришлось долго ломать голову, как сокрушить их.
Горько обидевшись, он сначала бросил напрямки к "воротам" тысячу сорок
танков и попытался протаранить их. Но не тут-то было. "Ворота" устояли. Тогда
он кинулся в обход с севера и с юга - и тут снова постигла неудача. Двадцать
восемь дивизий, поддержанных огнем семи тысяч орудий и минометов, а с воздуха
армадой самолетов, безуспешно топтались у "смоленских ворот", и лишь спустя
два месяца, когда на штурм было брошено новое подкрепление, наконец-то удалось
въехать в "смоленский двор".
Фюрер, однако, не радовался. Фюрер скрипел зубами. Да и как не скрипеть:
эти злосчастные "смоленские ворота" задержали на целых два месяца! По графику
полагалось топтать каблуками германских сапог уральские самоцветы, а топтали
пока что смоленскую глину.
Личный представитель президента господин Гуляйбабка прибыл со своим обозом
к "смоленским воротам", когда они уже были распахнуты и через них текло
половодьем новое пополнение растрепанным дивизиям. Те же, кто ломился в
"ворота", смиренно лежали на холмах и высотах.
Несчастные. Победа была так близка! Им оставалось до нее (считай
расстояние до Урала) каких-нибудь две тысячи двадцать километров. Им надо было
так мало! Получить всего лишь по сорок семь десятин земли. И вот... Они лежали
на этой земле. Одни валялись, запрокинувшись навзничь, словно ожидая загара.
Другие обнимали матушку-землю, которая так очаровательна весной, так
задумчиво-пленительна осенью и так увлекательна санной зимой, но которой уже
никогда не увидать. Третьи рады бы обнять землю, траву, колосья спелого овса,
но - увы - у них не было рук. Руки валялись где-то в бурьяне или висели на
лафетах орудий. Некоторые остались с широко раскрытыми ртами. Видно, кричали:
"О мама, спаси!" А может: "Хайль мудрому фюреру, загнавшему в такую славную
мясорубку!" Иные все еще смотрели на милое небо, где столько синевы и птиц. А
кое-кто лежал, ухватясь за голову, и трудно было понять, отчего: то ли потому,
что не успел отослать из Смоленска обещанные посылки, то ли оттого, что боялся
солнечных ожогов. Один из солдат, длинный, рослый, с пышными усами, с которых
ему, наверное, было так приятно слизывать пивную пену, держал в руке теперь
пустую рваную гильзу из-под снаряда. Содержимое же ее вырвало ему бок вместе с
мундиром. Ближе всех к вершине высоты был офицер с оскаленными в злобе зубами.
Он как бы кричал: "Вперед, мерзавцы! Почему залегли? Еще один рывок - и высота
наша!" И невдомек было ему, что за этой высотой у русских еще высота, а за той
- еще и еще высоты... сотни, тысячи высот!
Тут же, среди павших во славу фюрера, валялись каски, ранцы, содержимое
вывернутых похоронной командой карманов. Горький ветер гнал по высоте обрывки
писем, фотографий, запросы домочадцев и неотосланные ответы на них.
Гуляйбабка поднял пыльный листок, зацепившийся за колесо кареты, и вслух
прочел его:
- "Милая Луиза! Целую тебя в розовые губки и пухлые щечки. Ты просишь,
милая, прислать тебе смоленское льняное покрывало. Да, льняных хороших вещей
тут много. Я готов послать тебе их, но боюсь, как бы этим льняным покрывалом
тут не
