Библиотека в кармане -русские авторы

         

Булычев Кир - Перевал


Кир БУЛЫЧЕВ
ПЕРЕВАЛ
В доме было сыро, мошка толклась у светильника, надо бы давно его
погасить, мать, конечно, забыла, но на улице дождь, серость, полутьма.
Олег валялся на койке. Ночью он сторожил, устал, гонял шакалов, они лезли
к сараю, чуть самого не задрали. В теле была пустота и обыкновенность,
хотя сам от себя ждал волнения, тревоги, может, страха. Ведь пятьдесят на
пятьдесят, вернешься или не вернешься. Или сорок на шестьдесят? Должна
быть закономерность. Должны быть закономерности, знать бы их, а то вечно
изобретаешь велосипед. Кстати, все собирался спросить Старого, что такое
велосипед. Парадокс. Велосипед еще не изобретен, а Старый укоряет им, не
задумываясь о смысле фразы.
На кухне закашлялась мать. Она, оказывается, дома. А Олег думал, что
ушла за грибами.
- Ты чего дома? - спросил он.
- Проснулся? Супу хочешь? Я согрела.
- А кто за грибами пошел?
- Марьяна с Диком.
- И все?
- Может, кто из ребят увязался.
Могли бы и разбудить, позвать. Марьяна не обещала, но было бы
естественно, если бы позвала.
- Есть не хочется.
- Переспал, - сказала мать. - Если дожди не кончатся, до холодов
огурцы не вызреют. Скоро все плесенью зарастет.
Мать вошла в комнату, разогнала ладонью мошку, задула светильник.
Олег смотрел на потолок. Желтое пятно плесени увеличилось, изменило форму.
Еще вчера оно было похоже на профиль Томаса - нос большой и острый, а
сегодня нос раздулся, как будто ужалила оса, и лоб выгнулся горбом. Совсем
не похоже на Томаса. В конце концов Дику в лесу неинтересно. Чего ему
грибы собирать? Он охотник, он степной человек, сам всегда говорил. Может,
Марьяна сама его позвала?
- Мошки много, - сказала мать. - Холодно ей в лесу.
- Нашла, кого жалеть.
Дом был поделен пополам, на другой половине жил Старый и близнецы
Дуровы. Он их взял к себе, когда старшие умерли. Близнецы всегда хворали -
один выздоровеет, другой начнет - и ныли. Если бы не их ночное нытье, Олег
никогда бы не согласился дежурить ночами. Слышно было, как они хором
заныли - проголодались. Невнятный, далекий, привычный, как ветер, монолог
Старого оборвался, заскрипела скамейка. Значит, Старый пошел на кухню, и
тут же загалдели малыши, ученики.
- И куда тебе идти? - сказала мать. - Не дойдете же! Хорошо еще, если
целыми вернетесь!
Сейчас мать заплачет. Она теперь часто плачет. Ночью плачет.
Бормочет, ворочается, потом начинает плакать тихо, но можно догадаться,
потому что шмыгает носом. Потом начинает шептать, как заклинание: "Я не
могу, я больше не могу! Пускай я лучше умру...". Олег, если слышит,
замирает, потому что показать, что не спит, стыдно, как будто подсмотрел
то, что видеть нельзя. Олегу стыдно сознаться, что не жалеет мать. Она
плачет о том, чего для Олега нет. Она плачет о странах, которых увидеть
нельзя, о людях, которых здесь не было. Олег не помнит мать иной - только
такой, как сегодня. Худая, жилистая женщина, пегие прямые волосы собраны
сзади в пук, но всегда выбиваются и падают тяжелыми прядями вдоль щек, и
мать дует на них, чтобы убрать с лица. А лицо красное, в оспинках от
перекати-поля, под глазами темные мешки, а сами глаза слишком светлые, как
будто выцвели. Мать сидит за столом, положив перед собой плоскими жесткими
ладонями вверх мозолистые руки. Не плачь же, чего ты? Или она сейчас
достанет фотографию? Правильно, подвинула к себе коробку, открывает.
Достает фотографию. Хнычут. Ученики гомонят, помогают Старому кормить
малышей. Ну, как будто самый обыкновенный день, как будто ничег





Содержание раздела