Бунин Иван Алексеевич - Геннисарет
Иван Алексеевич Бунин
ГЕННИСАРЕТ
В Вифлееме, в подземном приделе храма Рождества, блещет среди
мраморного пола, неровного от времени, большая серебряная звезда.
И вокруг нее - крупные латинские литеры, твердая и краткая надпись:
Hie de Virgine Maria lesus Christus natus est.
В приделе, как и подобает пещере, бедно. Но огнями, серебром,
самоцветами переливаются над звездою неугасимые лампады. Там, наверху -
жаркое и веселое солнечное утро, пестрота и крик восточного базара. Здесь
- холод, сумрак, благоговейное молчание:
Hie de Virgine Maria lesus Christus natus est.
Есть древние пергаменты, называемые палимпсестами, - хартии, письмена
которых полустерты или покрыты чем-либо, чтобы, на месте их, можно было
начертать новые. В Вифлееме чувствуешь, прозреваешь то драгоценное,
первое, что сохранилось на его священном палимпсесте. В царские одеяния
облекли рожденного здесь, царям, путеводимым звездою, повелели принести
ему, лежащему в яслях, венцы свои, злато, ливан, смирну, и легендами,
прекраснее которых нет на земле, расцветили сладчайшую из земных поэм -
поэму его рождения. Но, когда благоговейно склоняешься над нею в Вифлееме,
проступает простое, первое.
Назарет - детство его. Там протекло оно в тишине, в безвестности. Там
огорчали и радовали его игры со сверстниками, там ласковая рука матери
чинила его детскую рубашечку... Ветхие пергаменты Назарета остались во
всей своей древней простоте. Но скудны и чуть видны письмена, уцелевшие на
них! И великую грусть и нежность оставляет в сердце Назарет. Помню темные
весенние сумерки, черных коз, бегущих по каменистым уличкам, тот
первобытно-грубый каменный водоем, к которому когда-то приходила она,
помню ее жилище, маленькое, тесное, пещерное, полное вечерней тьмы,
пустующее уже две тысячи лет... Как полевой цветок, мало кому ведомый,
выросший из случайно занесенного ветром семени в углу покинутого дома,
расцвела и здесь легенда, может быть самая прекрасная, самая трогательная:
без огня, по бедности родителей, засыпал Божественный младенец; мать
сидела у его постельки, тихо заговаривая, убаюкивая его; а чтобы не было
скучно и жутко ему в наступающей ночи, светящиеся мушки по очереди
прилетали радовать его своим зеленым огоньком.
А страна Геннисаретская, где прошла вся молодость его, все годы
благовествования, все те дни, незабвенные до скончания века, для них же и
был он в мире, - она совсем не сохранила зримых следов его.
Но нет страны прелестнее, и нигде так не чувствуется он!
В ясный вечер, при заходящем солнце, подходим мы к Геннисарету по
Иорданской долине. Все дико, голо, просто вокруг: и в долине, и по
каменистым предгориям, обступившим ее, - серокоричневым, в золотисто-рыжих
пятнах по склонам, где от солнца выгорели травы. Тропинка ведет нас среди
желтого, уже созревшего и подсохшего ячменя. За ним - прибрежная
деревушка, глиняная, без единого деревца, кажущаяся необитаемой. Пройдя по
серым пескам, на которых стоит она, увидали мы водную равнину чудесного
зеленого тона, теряющуюся в горной дали, замкнутой неясной громадой пегого
Гермона.
Солнце было за горами. Свет его гаснет здесь быстро, а как только он
гаснет, с гор срывается недолгий, но сильный ветер. И темнеющее озеро уже
шумело от крупной зыби. Четыре гребца наших поспешили кинуть весла,
вздернуть парус и привалиться к бортам, затянув что-то
тоскливо-беззаботное. Ветер ударил в парус, крепко накренил его, - и мы
понеслись в сумрак, на дальние огоньки Тивериады, рассыпанные под че
