Библиотека в кармане -русские авторы

         

Бунин Иван Алексеевич - Иудея


Иван Алексеевич Бунин
ИУДЕЯ
И Господь поставил меня среди поля, и оно было полно костей.
Иезекииль
I
Штиль, зной, утро. Кинули якорь на рейде перед Яффой.
На палубе гам, давка. Босые лодочники в полосатых фуфайках и шароварах
юбкой, с буро-сизыми, облитыми потом лицами, с выкаченными кровавыми
белками, в фесках на затылок орут и мечут в барки все, что попадает под
руку. Градом летят туда чемоданы, срываются с трапов люди. Срываюсь и я.
Барка полным-полна кричащими арабами, евреями и русскими.
Пароход, чернея среди зеркального взморья, отдаляется, кажется
маленьким. Мала и Яффа. До нее еще далеко, но воздух так чист, а восточные
контуры ее кубических домиков, среди которых то там, то тут метелкой
торчит пальма, так четки и просты. Уступами громоздится этот каменный,
цвета банана, городок на обрывистом прибрежье. От рейда его отделяет
длинная гряда рифов. За ними, у береговых отмелей, шелком сияют обвисшие
паруса на высоких, тонких мачтах лодок. Их больше всего возле северной
отмели, где когда-то был Водоем Луны, финикийская гавань. С севера к Яффе
подступает золотисто-синяя от воздуха и солнца Саронская долина. С юга -
желто-серые филистимские пески. На востоке - знойноголубой мираж Иудеи.
Там, за горами, - Иерусалим.
В штиль рифы обнажаются - барка спокойно проскальзывает между их
ржавыми, мокрыми и нестерпимо блестящими на солнце глыбами. На пристани
сараи - таможни. По гладким каменным уступам, в тени звонких переулочков
поднимаемся к базару. О Стамбуле напоминает в первую минуту запах гниющих
апельсинов и укропа, смешанный с чадом восточной кухни. Но нет, даже в
самых глухих закоулках Стамбула нет плит, столь выбитых и отшлифованных
копытами и туфлями, и такой толпы - таких грубых одежд, такого жесткого
загара и таких гортанных криков! Вот базар с мокрым фонтаном, с водоносами
под бурдюками и кувшинами, с верблюдами и собаками, с грудами фруктов и
зелени, с кофейнями и лавчонками в крытых полутемных рядах... Да, тут все
старее, восточнее. И небо над базаром ярче, и зной не тот. А какие дряхлые
хананеи с красными кроличьими глазами меняют в сумраке рядов бешлыки на
лепты и пиастры!
В садах вокруг Яффы - пальмы, магнолии, олеандры, чащи померанцев,
усеянных огненной россыпью плодов. Запыленные ограды из кактусов в желтом
цвету делят эти сады. Между оградами, по песчано-каменистым тропинкам,
медленно струится меланхолический звон бубенчиков - тянется караван
верблюдов.
Где-то журчит по канальчикам вода - под однотонный скрип колес,
качающих ее из цистерн. Этот ветхозаветный скрип волнует. Но еще больше
волнует сама Яффа. Эти темные лавчонки, где тысячу лет торгуют все одним и
тем же - хлебом, жареной рыбой, уздечками, серебряными кольцами, связками
чесноку, шафраном, бобами; эти черные, курчаво-седые старики-семиты с
обнаженными бурыми грудями, в своих пегих хламидах и бедуинских платках;
эти измаилитянки в черно-синих рубахах, идущие гордой и легкой походкой с
огромными кувшинами на плечах; эти нищие, хромые, слепые и увечные на
каждом шагу - вот она, подлинная Палестина древних варваров, земных дней
Христа!
На другой день покидаем Яффу, направляясь по Саронской долине к
Иерусалиму. Пустынный путь! Нарциссы долины, из-за легендарного плодородия
которой было пролито столько крови, теперь начинают выпахивать. Иудея
опять понемногу заселяется своими прежними хозяевами, страстно мечтающими
о возврате дней Давида. Но цветов еще много, слишком много. Всюду мак, мак
и мак:
щедро усеял он





Содержание раздела