Бунин Иван Алексеевич - Суходол
Иван Алексеевич Бунин
Суходол
I
В Наталье всегда поражала нас ее привязанность к Суходолу.
Молочная сестра нашего отца, выросшая с ним в одном доме, целых восемь
лет прожила она у нас в Луневе, прожила как родная, а не как бывшая раба,
простая дворовая. И целых восемь лет отдыхала, по ее же собственным
словам, от Суходола, от того, что заставил он ее выстрадать. Но недаром
говорится, что, как волка ни корми, он все в лес смотрит: выходив,
вырастив нас, снова воротилась она в Суходол.
Помню отрывки наших детских разговоров с нею:
- Ты ведь сирота, Наталья?
- Сирота-с. Вся в господ своих. Бабушка-то ваша Анна Григорьевна куда
как рано ручки белые сложила! Не хуже моего батюшки с матушкой.
- А они отчего рано померли?
- Смерть пришла, вот и померли-с.
- Нет, отчего рано?
- Так бог дал. Батюшку господа в солдаты отдали за провинности, матушка
веку не дожила из-за индюшат господских. Ято, конечно, не помню-с, где
мне, а на дворне сказывали: была она птишницей, индюшат под ее начальством
было несть числа, захватил их град на выгоне и запорол всех до единого...
Кинулась бечь она, добежала, глянула -да и дух вон от ужасти!
- А отчего ты замуж не пошла?
- Да жених не вырос еще.
- Нет, без шуток?
- Да говорят, будто госпожа, ваша тетенька, заказывала. За то-то и
меня, грешную, барышней ославили.
- Ну-у, какая же ты барышня!
- В аккурат-с барышня! - отвечала Наталья с тонкой усмешечкой,
морщившей ее губы, и обтирала их темной старушечьей рукой. - Я ведь
молочная Аркадь Петровичу, тетенька вторая ваша...
Подрастая, все внимательнее прислушивались мы к тому, что говорилось в
нашем доме о Суходоле: все понятнее становилось непонятное прежде, все
резче выступали странные особенности суходольской жизни. Мы ли не
чувствовали, что Наталья, полвека своего прожившая с нашим отцом почти
одинаковой жизнью,- истинно родная нам, столбовым господам Хрущевым! И вот
оказывается, что господа эти загнали отца ее в солдаты, а мать в такой
трепет, что у нее сердце разорвалось при виде погибших индюшат!
- Да и правда, - говорила Наталья, - когда было не пасть замертво от
такой оказии? Господа за Можай ее загнали бы!
А потом узнали мы о Суходоле нечто еще более странное: узнали, что
проще, добрей суходольских господ "во всей вселенной не было", но узнали и
то, что не было и "горячее" их; узнали, что темен и сумрачен был старый
суходольский дом, что сумасшедший дед наш Петр Кириллыч был убит в этом
доме незаконным сыном своим, Герваськой, другом отца нашего и двоюродным
братом Натальи; узнали, что давно сошла с ума - от несчастной любви - и
тетя Тоня, жившая в одной из старых дворовых изб возле оскудевшей
суходольской усадьбы и восторженно игравшая на гудящем и звенящем от
старости фортепиано экосезы; узнали, что сходила с ума и Наталья, что еще
девчонкой на всю жизнь полюбила она покойного дядю Петра Петровича, а он
сослал ее в ссылку, на хутор Сошки...
Наши страстные мечты о Суходоле были понятны. Для нас Суходол был
только поэтическим памятником былого. А для Натальи? Ведь это она, как бы
отвечая на какую-то свою думу, с великой горечью сказала однажды:
- Что ж! В Суходоле с татарками за стол садились! Вспомнить даже
страшно.
- То есть с арапниками? - спросили мы.
- Да это все едино-с,- сказала она.
- А зачем?
- А на случай ссоры-с.
- В Суходоле все ссорились?
- Борони бог! Дня не проходило без войны! Горячие все были - чистый
порох.
Мы-то млели при ее словах и восторженно переглядывались: долго
представ
