Бунин Иван Алексеевич - Танька
Иван Бунин
Танька
Таньке стало холодно, и она проснулась.
Высвободив руку из попонки, в которую она неловко
закуталась ночью, Танька вытянулась, глубоко вздохнула и
опять сжалась. Но все-таки было холодно. Она подкатилась
под самую "голову" печи и прижала к ней Ваську. Тот открыл
глаза и взглянул так светло, как смотрят со сна только
здоровые дети. Потом повернулся на бок и затих. Танька
тоже стала задремывать. Но в избе стукнула дверь: мать,
шурша, протаскивала из сенец охапку соломы
- Холодно, тетка? - спросил странник, лежа на конике.
- Нет, - ответила Марья, - туман. А собаки валяются, -
беспременно к метели.
Она искала спичек и гремела ухватами. Странник спустил
ноги с коника, зевал и обувался. В окна брезжил синеватый
холодный свет утра, под лавкой шипел и крякал проснувшийся
хромой селезень. Теленок поднялся на слабые растопыренные
ножки, судорожно вытянул хвост и так глупо и отрывисто
мякнул, что странник засмеялся и сказал:
- Сиротка! Корову-то прогусарили?
- Продали.
- И лошади нету?
- Продали.
Танька раскрыла глаза.
Продажа лошади особенно врезалась ей в память "Когда еще
картохи копали", в сухой, ветреный день, мать на поле
полудновала, плакала и говорила, что ей "кусок в горло не
идет", и Танька все смотрела на ее горло, не понимая, о чем
толк.
Потом в большой крепкой телеге с высоким передком
приезжали "анчихристы" Оба они были похожи друг на дружку -
черны, засалены, подпоясаны по кострецам. За ними пришел
еще один, еще чернее, с палкой в руке, что-то громко кричал
я, немного погодя, вывел со двора лошадь и побежал с нею по
выгону, за ним бежал отец, и Танька думала, что он погнался
отнимать лошадь, догнал и опять увел ее во двор. Мать
стояла на пороге избы и голосила. Глядя на нее, заревел во
все горло и Васька. Потом "черный" опять вывел со двора
лошадь, привязал ее к телеге и рысью поехал под гору... И
отец уже не погнался...
"Анчихристы", лошадники-мещане, были, и правда, свирепы
на вид, особенно последний - Талдыкин. Он пришел позднее, а
до него два первые только цену сбивали. Они наперебой
пытали лошадь, драли ей морду, били палками.
- Ну, - кричал один, - смотри сюда, получай с богом
деньги!
- Не мои они, побереги, полцены брать не приходится, -
уклончиво отвечал Корней.
- Да какая же это полцена, ежели, к примеру, кобыленке
боле годов, чем нам с тобой? Молись богу!
- Что зря толковать, - рассеянно возражал Корней.
Тут-то и пришел Талдыкин, здоровый, толстый мещанин с
физиономией мопса: блестящие, злые черные глаза, форма
носа, скулы, - все напоминало в нем эту собачью породу.
- Что за шум, а драки нету? - сказал он, входя и
улыбаясь, если только можно назвать улыбкой раздувание
ноздрей.
Он подошел к лошади, остановился и долго равнодушно
молчал, глядя на нее. Потом повернулся, небрежно сказал
товарищам: "Поскореича, ехать время, я на выгоне дожду", -
и пошел к воротам.
Корней нерешительно окликнул:
- Что же не глянул лошадь-то!
Талдыкин остановился.
- Долгого взгляда не стоит, - сказал он.
- Да ты поди, побалакаем...
Талдыкин подошел и сделал ленивые глаза.
- Ну?
Он внезапно ударил лошадь под брюхо, дернул ее за хвост,
пощупал под лопатками, понюхал руку и отошел.
- Плоха? - стараясь шутить, спросил Корней.
Талдыкин хмыкнул:
- Долголетня?
- Лошадь не старая.
- Тэк. Значит, первая голова на плечах?
Корней смутился.
Талдыкин быстро всунул кулак в угол губ лошади, взглянул
как бы мельком ей в зубы и, обтирая руку о полу, насмешливо
и скоро
