Бурмакин Эдуард - Дверь
ЭДУАРД БУРМАКИН
ДВЕРЬ
Азъ есмь дверь...
Евангелие от Иоанна, 10: 9.
Около полудня прилетел белый голубь. Совсем белый. Таких в нашем дво-
ре не бывало. У нас обыкновенные сизари. А тут ни единого пятнышка, как
живой комочек свежего снега.
Он сел на конек крыши нашего дома, на ту его часть, с которой мы хо-
рошо его видели из окон и с балкона.
Не помню, кто первый его заметил и сказал: "Смотрите, какой белый го-
лубь!" И мы все смотрели на него. А он на нас.
Мы ждали известий.
Зазвонил телефон.
Мать теперь не может брать трубку. Я ее схватил, говорил Алеша: "Мы
приехали".
Была суета, новый взрыв растерянности и отчаяния. Про голубя забыли.
Но тут же и вспомнили. Его не было. Он улетел. И с тех пор уж ни разу не
появлялся.
Лидия Васильевна, когда мы приехали к ним и рассказали о голубе, ти-
хим, спокойным и уверенным тоном сказала нам: "Это был Вася. Он приле-
тел, чтобы сообщить вам всем, что проводил Юлю до дому".
Все-таки проводил...
Если бы можно было поверить в то, что сегодня называют сверхъестест-
венным!
А самое трудное - смириться, признать это судьбой, неизбежностью (хо-
тя было тысяча возможностей избежать). Невозможность примирения невыно-
сима.
Существуют процессы необратимые.
Будь они прокляты!
Мне казалось, что я знаю и чувствую тебя как никто другой. Даже
больше матери. Ты же знаешь, как нам было хорошо, когда мы были просто
вместе. И почти ни о чем не говорили, а когда произносили отдельные сло-
ва, то оказывалось, что мы думали об одном и том же и почти одинаково.
А теперь я со страхом думаю, что, может быть, и я вовсе не знал так
хорошо тебя, как мне казалось. И, наверное, в тебе есть такая глубина,
которую я не разглядел до дна, а другие, едва приметив ее, просто пуга-
лись и отходили в сторону.
Только твой поэт не испугался. Но он все хотел упростить, объяснить
необыкновенное обыкновенным. Ему мешал эгоизм, особенный, свойственный
только творческим личностям.
А ты была творцом совсем другого рода.
Но все-таки он не испугался.
Сейчас я в растерянности. Зачем я это затеял? Зачем я это пишу? Смогу
ли я рассказать о тебе так, чтобы тебя поняли, как я понимал, полюбили,
как я любил?
Я все стараюсь представить себе, как летела по неведомой мне, лишь
воображаемой, рождаемой в фантазии из отрывочных сведений, но, наверное,
действительно прекрасной дороге ваша белая машина, может быть, со сторо-
ны походившая на стремительно летящего низко-низко над землей голубя.
Символ мира, чистоты и ангельской кротости...
Но за рулем сидел поэт, а рядом с ним - его друг и тоже поэт. Два по-
эта на одну суперсовременную машину, мгновенно набирающую скорость, -
это много, это опасно.
Безумная скорость рождает безумные настроения и нередко не чувство
страха, а чувство непонятной радости от такой езды-полета.
А что чувствовала и думала в эти минуты ты? При чем здесь ты? Разве
ты можешь отвечать за скорость, за безумную радость двух поэтов?
Нет!
Нет!
"Вполне вероятно, что вера в чудеса, видения, колдовство и иные нео-
быкновенные вещи имеет своим источником главным образом воображение,
воздействующее с особой силой на души людей простых и невежественных,
поскольку они податливее других. Из них настолько вышибли способность
здраво судить, воспользовавшись их легковерием, что им кажется, будто
они видят то, чего на деле вовсе не видят" (Монтень).
Я стал верить в чудеса действительно тогда, когда был весьма неве-
жественным подростком. Тут Монтень прав.
Но странно, что эта вера при
