Бутин Эрнст - Лицом К Лицу
Эрнст БУТИН
ЛИЦОМ К ЛИЦУ
Фантазия на тему судьбы
"И похоже это на правду! Все похоже на правду, все может статься с
человеком. Нынешний же пламенный юноша отскочил бы с ужасом, если бы
показали ему его же портрет в старости. Забирайте же с собой в путь, выходя
из мягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество, забирайте с собой
все человеческие движения, не оставляйте их на дороге, не подымете потом!"
Н. В. Гоголь. "Мертвые души"
1.
Перед тем как покончить с собой, решил Юрий Иванович съездить на
родину, туда, где прошло детство и отрочество, где закончил он школу и
откуда самоуверенно отправился покорять жизнь. Мысль о поездке лениво
шевельнулась уже тогда, когда Юрий Иванович, сгорбившись перед печкой,
равнодушно рвал накопившийся за долгие месяцы и годы бумажный хлам - всю ту
макулатуру, которую еще недавно называл многозначительно рассказами,
незаконченными повестями, набросками романов и сценариев. Иногда начинал
было читать случайно подвернувшийся на глаза текст, и тогда одутловатое, с
всклокоченной бородой лицо застывало в надежде, а в заплывших потухших
глазках появлялось ожидание, но тут же ожидание это сменялось досадой и
отвращением, щеки покрывались свекольным румянцем стыда, губы складывались
в брезгливую усмешку. "Черт, какая дурь!.. Надо же было писать такую
бодягу!" Юрий Иванович тяжело ворочался, сгребал обеими руками ворох своих
творений, запихивал в топку. Он торопливо и с удовольствием поджег газетный
лист со своим рассказом, в котором взгляд успел выхватить "...заиграл
желваками, и лицо прораба исказилось гневом,..". Сунул растопку в печь,
подумал злорадно: "Играй теперь желваками, искажайся гневом, товарищ
прораб!"
В этот теплый летний день тяга в трубе была никудышной, огонек,
попорхав синей прозрачной бабочкой по упрессованной бумаге, умер, оставив
лишь черные обугленные дорожки. "Сгоришь, миленькая, сгоришь, собака", -
Юрий Иванович щелкнул зажигалкой, ткнул ее в печь. Нехотя ожило пламя,
нехотя облизнуло бумагу, нехотя вильнуло влево-вправо и зарезвилось,
разрастаясь. Заворочались лохмотья рукописей, заизвивались, выгибаясь,
вспучиваясь, скручиваясь в раскаленные жгуты. Что-то ухнуло, точно
выстрелило, вышвырнуло в лицо пригоршню веселых искр, мотыльковую стайку
хлопьев сажи, обгорелых листков, и печка загудела, сплошь заполнилась
плотным желто-голубым полыханием. Юрий Иванович смотрел, как корчатся его
работы, и не шевелился.
Только когда огонь зачах, превратившись в судорожные проблески,
изредка скользившие по шевелящимся ломким пластам черной золы, он отвел
глаза от топки. Поднял с пола обуглившуюся страницу из тетрадки в линейку.
Хотел было смять ее и швырнуть догорать, но узнал свой, еще юношеский,
крупный и неустоявшийся почерк. Прочел со снисходительно-презрительной
улыбкой: "...истончившиеся посредине мраморные ступени. Сколько ног прошло
по ним, сколько выпускников, полных надежд на яркое и неповторимое будущее,
ушло отсюда в жизнь. Сначала это были гимназисты, которые мечтали стать
гвардейскими офицерами, крупными чиновниками, фабрикантами и заводчиками.
Но стали они Онегиными и печориными, ионычами и белогвардейцами, чтобы
закончить свой жизненный путь или на тихом провинциальном кладбище, или,
презираемые трудовым народом, быть убитыми в гражданскую войну, или,
превратившись в эмигрантское отребье, умереть от нищеты в каком-нибудь
Париже. Социально-классовая ограниченность, эгоизм, нежелание жить
подлинными интересами народа, неумение работа
