Бухараев Равиль - Дневники Существований
Равиль Бухараев
Дневники существований
Маленькие птицы Милуоки
И я ахнул.
Повод был ясный, как ясны стали пополудни небеса над Чикаго. Выбираясь из
джипа, который прокатил нас по городу от теснин делового центра до самых
прискорбных гетто, я сначала попал ногой на вездесущий асфальт, но уже через
минуту встал обеими ногами на поросшую кроткой гусиной травкой почву пологого
приозерного косогора, радуясь только тому, что осень, октябрь, а нет дождя, и
ничего еще не подозревая.
Озеро Мичиган, огромное и чистое, как родственная любовь, шепталось и
переплескивалось у парапета далеко выдвинутого в его синее пространство мыса,
увенчанного зданием планетария, похожего на мечеть или же синагогу. После
каменных ущелий, которые как-то не позывали по-деревенски заламывать голову, я
смотрел на утешную траву и вспоминал диких гусей американского Среднего
Запада, черно-серых, с белой косынкой вкруг шеи, и как они безмятежно пасутся
целыми стадами по зеленым пустотам штата Иллинойс, и как низко летят на закате
над двухэтажными коттеджами городков, рассыпанных по окружности Большого
Чикаго...
А потом поднял глаза - и ахнул.
Не собирался и не хотел я восторгаться никакими небоскребами. Мое
российское ретивое противилось, словно чужое величие претило и мне, вызывая
скверную зависть, и застя глаза, и заставляя искать оправдания собственному
существованью. Но в картине, которая даровалась, величие было не главным -
совсем не главным. Как десять лет назад в сиднейской бухте Дорогуша,
жемчужная, сиреневая, невероятная панорама Чикаго распахнулась и - в осеннем
солнце, голубых небесах и при вечном озере - пленила меня на всю оставшуюся
жизнь.
Ибо сама панорама эта была полна жизни: колоссальные прямоугольные,
круглые и конусовидные, воистину небес касающиеся призмы архитектурной столицы
Америки говорили на собственном языке, и не услышал я в то мгновение из этих
молчаливых, но и красноречивых уст дурного слова "деньги". И правда, только
увидев что-то в самом деле высокое, понимаешь, как же высоки небеса над тобою,
и не только высоки, но и глубоки безмерно - как в России: облака, облака
тянулись и плыли в этой горней выси, лишь подчеркнутой и обрамленной дерзкими
порывами человеческого разума.
И потом - никакого щемления зависти не ощутил я почему-то: прекрасное,
ослепительное это зрелище принадлежало мне так же, как принадлежало оно
озерной чайке, парящей над синей в зелень прозрачной водой и успешно борющейся
с ветром, все относящим и относящим ее от того места в пространстве, где ей
мнилось быть в это мгновенье.
Позабытый восторг человеческого присутствия на земле настиг и пронизал
меня - высокие, высоченные, устремленные в небо небоскребы не подавили душу.
Они были подобны божественным горам и скалам, и - славная ли солнечная погода
тому виною - счастье существованья снова обуяло меня, как в прошлом, которого
больше не будет. Так я полюбил и Америку.
Это случилось не в первый мой день у Великих озер, куда так стремился я в
книжных иллюзиях юности. До этого я проехал двухэтажной Америкой до чудесного
университетского городка Мэдисон, что в штате Висконсин тоже окружен древними,
как сами их имена, индейскими озерами, а оттуда направился в Милуоки, где
впервые увидел озеро Мичиган и бросил монетку в его вечную воду. Дорога эта,
которая только что называется хайвей, на деле предельно похожа на какую-нибудь
нижегородскую Пекинку и ведет совершенно среднерусским ландшафтом с
американскими кленами, ивами, дубами
