Бушков Александр - Дарья Шевчук 2
АЛЕКСАНДР БУШКОВ.
СТЕРВЯТНИК.
ГЛАВА ПЕРВАЯ Территория любви и криминала
Профессионально мрачный гаишник — сущее олицетворение мировой скорби и патологического неверия в добродетель рода человеческого — прохаживался в сгущавшихся сумерках вокруг машины с таким видом, словно не сомневался, что она, во-первых, краденая; во-вторых, испускает превышающее все мыслимые нормы радиоактивное излучение; а в-третьих, именно на ней и скрылись антиобщественные элементы, ограбившие третьего дня сберкассу на Кутеванова. Родион философски стоял на прежнем месте, наученный многолетним опытом с поправкой на нынешние рыночные отношения. Ныть было бы унизительно, а качать права — бесполезно.
В конце концов сержант с тяжким вздохом, будто сообщая о предстоящем Апокалипсисе, молвил:
— Покрышки у тебя, братан, ну совершенно лысые...
— А откуда у бедного инженера денежки на новые? — вздохнул Родион старательно, чтобы сразу обозначить рамки притязаний на его кошелек.
— Оно, конечно... — согласился сержант. А дальше пошло по накатанной, вся операция отняла с полминуты, и Родион, повторяя про себя в уме слова, которые прежде писали исключительно на заборах, а теперь без точек помещают в самых солидных изданиях, уселся за руль.
— Сколько содрал, козел? — поинтересовался юный пассажир, он же кавалер еще более сопливой блондиночки в сиреневой куртке, из-под которой не виднелось и намека на юбку.
— Полтинник, — сказал Родион, трогая машину.
— Каз-зел... — и юнец, уже изрядно поддавший, принялся нудно и многословно рассказывать то ли своей Джульетте, то ли Родиону, как они с ребятами намедни подловили на темной окраине одного такого мусора и прыгали на нем, пока не надоело, а потом кинули его, падлу позорную, в незакрытый колодец теплотрассы, где он, надо полагать, благополучно и помер. Голову можно прозакладывать против рублевой монетки, что все это была чистейшая брехня.
А может, и нет, чистейшая правда. Нынче никогда неизвестно. Не далее как вчера, когда Родион ехал по бесконечному, как
Галактика, проспекту имени газеты «Шантарский рабочий» и дисциплинированно притормозил на красный, перед самым капотом пронесся взмыленный сопляк, лет этак двенадцати, а за ним наперерез движению промчался сверстник, на ходу запихивая патроны в барабан нагана. И наган, и патроны, насколько Родион мог судить по армейскому опыту, были боевыми. Так что черт их поймет, нынешних тинейджеров...
— Куда теперь? — спросил он, не оборачиваясь. За его спиной отрок, прикрякивая, сковыривал пластмассовую пробку с бутылки портвейна, а его подружка распечатывала шоколадку. «Уже вторая бутылка, — подумал Родион, — ведь окосеют, голубочки, вытаскивать придется волоком...»
— Куда теперь едем?
— повторил он громче. За спиной булькало. Потом отрок чуть заплетающимся языком спросил у подружки:
— А может, к Нинке?
— Прокол, — ответила она, не раздумывая. — У нее роды вернулись, утром говорила...
— Нет, ну где ж нам тогда трахнуться? — печально возопил ее кавалер. — Мы сегодня чего, так и разбежимся?
— Ты мужик, ты и думай, — философски заявила подруга.
— Думай... Э, шеф, давай на Карлы-Марлы, знаешь, где книжный магазин...
— Уж сколько ездим... — заметил Родион, сворачивая на Карла Маркса. Они были в самом начале длиннющей улицы, нареченной имечком бородатого основоположника, по слухам, все еще живущего в сердцах мирового пролетариата, а книжный магазин находился в самом конце. Любопытно, что пьяный отрок использовал как ориентир и привязку именно книжный магазин, — запало же в память.
