Бушков Александр - Вечер Для Троих
sf Александр Бушков Вечер для троих ru ru Roland ronaton@gmail.com FB Tools 2005-08-07 OCR & spellcheck by HarryFan 944E65D9-1122-401F-B06B-E5471584A8E6 1.0 Александр Бушков
Вечер для троих
И ведь никто внимания не обращает! Я понимаю — с чего бы вдруг? Стоит себе сорокалетний мужчина, одетый в полном соответствии с модой этого времени, и курит — что тут особенного?
Между прочим, в отличие от одежды, сшитой там, у нас, сигареты принадлежат этому году — у нас уже не выпускают эту марку, я купил пачку полчаса назад — по часам года, в котором сейчас нахожусь.
Я понимаю — во мне нет ровно ничего, что привлекло бы внимание, ничего странного и необычного, стоит себе человек и курит, что тут такого? Все я понимаю, но так и подмывает, взявши за рукав первого встречного, сказать: «Я из будущего, понимаешь?
Я спустился в прошлое на пятнадцать лет назад». Мальчишество.
Занавески на окнах актового зала не задернуты, там горит свет, и отсюда мне хорошо видно все, что происходит внутри. Танцуют. Толкуют о чем-то — и о чем они тогда говорили? Не помню уже.
Впрочем, Степаныч, естественно, до небес превозносит достоинства любимой команды — а через полгода его портрет в черной рамке вывесят в вестибюле… И про других я знаю все с высоты этих пятнадцати лет. Ну, предположим, не все и не обо всех, я ведь вскоре уехал из этого города.
Все я знаю только о том парне в свитере. О себе. Уж тут-то никаких секретов.
Наверное, я «десантировался» чересчур уж рано — не помню, в котором часу начали тогда расходиться, — но рисковать я не мог. Плевать, что во рту уже горчит от сигарет, потому что там, в зале, — я. И она…
Что? А, закурить? Вот. Ни за что, ерунда какая…
Так. Зал пустеет. Пора менять дислокацию.
Бросаю сигарету, огибаю здание и подхожу к автобусной остановке — идеальное место для наблюдения за выходом.
Дверь распахнута настежь. Они расходятся, и я инстинктивно надвигаю на глаза шляпу — вдруг узнает кто-нибудь? Тьфу, глупости какие… Сейчас… Вот сейчас…
И дыхание пресекается внутри, хочется то ли смеяться, то ли плакать, то ли броситься к ним и крикнуть: что? Но ведь это — я тогдашний. И она.
Совсем темно. Нет ничего легче, чем следить за людьми, которые и не подозревают, что за ними сейчас могут следить.
Я иду за ними, слушаю их разговор, их смех, и сердце сжимает тоскливая боль — это я там, впереди, с ней, тот месяц, когда все только начиналось, и я знаю, чем и как кончится все, а он и понятия не имеет, потерявший голову, по уши влюбленный болван… Ну давай, изощряйся, себя можно ругать как заблагорассудится. Именно себя нынешнего, а не этого, у этого все будет иначе. И я вдруг понимаю, что злюсь на него за то, что у него все будет иначе.
А вот этого совсем не нужно, раз я прибыл спасать его, то есть — себя. Да и пятнадцать лет… Много было всякого, боль поистаяла, поубавилось ее. Но не забылось — иначе меня не было бы здесь.
Идут не спеша. Смеются. Уже подкрались первые заморозки. Лужицы затянуло ледком, она поскользнулась, и он, смеясь, успевает удержать ее за воротник пальто.
Они сворачивают влево, в лабиринт гаражей.
Можно задержаться, достать очередную сигарету, подождать несколько минут. Я же знаю все наперед — сейчас они остановятся в узком проходике между гаражами и забором какого-то склада, он положит ей руки на плечи, но тут их высветит фарами случайная легковушка, по закону подлости завернувшая в проходик.
И они уйдут. Или пройдут, не останавливаясь? Ведь забыл?
Все. Спугнувшие их «Жигули» проезжают мимо меня, и, как старая рана, напоминает о
