Быков Василь - Карьер
Василь Владимирович Быков
Карьер
1
Пробуждение едва наступило, но сон уже отлетел. Агеев это понял, минуту
полежав неподвижно, с закрытыми глазами, будто опасаясь спугнуть остатки
дремоты.
Несколько последних дней он стал просыпаться до срока, когда еще не
начинало светать и парусиновый верх палатки еще чернел по-ночному непроницаемо,
а вокруг стояла мертвенная тишь, какая бывает глухой ночью или накануне
рассвета. Было прохладно, он это почувствовал шершавой от щетины кожей щек,
начавшей стынуть макушкой головы. За лето он так и не привык забираться в мешок
с головой – вечером в том не было надобности, в палатке долго держалось дневное
тепло, лишь на исходе ночи, перед рассветом, когда выпадала роса и верх палатки
набрякал стылой влагой, становилось прохладно. К тому же на голове у Агеева
давно уже не было того жесткого, непокорного чуба, который украшал его в
молодости. С годами волосы поредели, утратили былую пышность, удлинились
залысины, и голова стала чуткой к прохладе. Что ж, все, наверно, в порядке вещей
– такова жизнь.
Вставать было рановато, да и не хотелось вылезать из нагретой за ночь
уютной тесноты спального мешка, и он лежал так, с закрытыми глазами, дремотно
прислушиваясь к едва различимому в тишине шуму листвы на деревьях поблизости.
Этот тихий, иногда мерный, иногда тревожно мятущийся шум листьев сопровождал его
сон каждую ночь, порой немного затихая, но к утру обычно становясь беспокойнее и
слышнее. Агеев уже свыкся с, ним за лето и почти не замечал его – шум стал
частью его тишины и его затянувшегося одиночества возле этого кладбища, на краю
заброшенного карьера.
Поодаль за дорогой в крайних дворах поселка визгливо залаяла собачонка.
Агеев знал ее, иногда та прибегала к его одинокому стойбищу, останавливалась в
отдалении и наблюдала за его возней у палатки, явно рассчитывая на угощение.
Агеев собак не любил с детства, и, хотя относился к ним без злобы, те всегда
чувствовали его нерасположение и особенно не напрашивались на знакомство.
Собачонка полаяла немного, возможно, на кошку или на птицу в саду и утихла, а
Агеев стал дожидаться других звуков. Обычно раньше других в сторожкой утренней
тиши раздавались приглушенные пространством хриплые окрики – это хозяйка
высокого, окрашенного в яркий канареечный цвет дома отправлялась на утреннюю
дойку в хлев и, похоже, вымещала на корове свое недовольство жизнью, то и дело
озлобленно матерясь, чем всегда резко нарушала летний покой утра. Несколько раз
Агеев видел ее за изгородью во дворе, это была не старая еще, крупнотелая, с
басистым голосом тетка, одетая по утрам в заношенный ватник, с уверенными
манерами домашней правительницы. Сегодня, однако, голоса ее не было слышно –
наверно, заспалась хозяйка этого добротно выкрашенного дома. Слегка
прислушиваясь, Агеев открыл глаза – низкий верх одноместной палатки уже
явственно проступал из сумерек, обнаруживая знакомые мелочи: тесемочную шнуровку
входа, размытые, непонятного происхождения рыжие пятна на парусине; в самом
конце матово светилась небольшая, с гривенник, дырка, недавно прожженная
выскочившей из костра искрой.
Пожалуй, надо было вставать, браться за дело. Но до того, как начать
выбираться из мешка, Агеев попытался вспомнить, какое сегодня число, и не сразу,
с усилием сообразил, что сегодня третье или, возможно, четвертое августа. Счет
дням недели он вел исправно, привычно ощущая суточный ход времени, а вот
числа... В этом деле обычно пособляли газеты, но последние дни, за
