Быков Василь - Обелиск
Василь Быков. Обелиск
За два долгих года я так и не выбрал времени съездить в ту не очень и
далекую от города сельскую школу. Сколько раз думал об этом, но все
откладывал: зимой - пока ослабнут морозы или утихнет метель, весной - пока
подсохнет да потеплеет; летом же, когда было и сухо и тепло, все мысли
занимал отпуск и связанные с ним хлопоты ради какого-то месяца на тесном,
жарком, перенаселенном юге. Кроме того, думал: подъеду, когда станет
свободней с работой, с разными домашними заботами. И, как это бывает и
жизни, дооткладывался до того, что стало поздно собираться в гости -
пришло время ехать на похороны.
Узнал об этом также не вовремя: возвращаясь из командировки, встретил
на улице знакомого, давнишнего товарища по работе. Немного поговорив о том
о сем и обменявшись несколькими шутливыми фразами, уже распрощались, как
вдруг, будто вспомнив что-то, товарищ остановился.
- Слыхал, Миклашевич умер? Тот, что в Сельце учителем был.
- Как умер?
- Так, обыкновенно. Позавчера умер. Кажется, сегодня хоронить будут.
Товарищ сказал и пошел, смерть Миклашевича для него, наверно, мало что
значила, а я стоял и растерянно смотрел через улицу. На мгновение я
перестал ощущать себя, забыл обо всех своих неотложных делах - какая-то
еще не осознанная виноватость внезапным ударом оглушила меня и приковала к
этому кусочку асфальта. Конечно, я понимал, что в безвременной смерти
молодого сельского учителя никакой моей вины не было, да и сам учитель не
был мне ни родней, ни даже близким знакомым, но сердце мое остро защемило
от жалости к нему и сознания своей непоправимой вины - ведь я не сделал
того, что теперь уже никогда не смогу сделать. Наверно, цепляясь за
последнюю возможность оправдаться перед собой, ощутил быстро созревшую
решимость поехать туда сейчас же, немедленно.
Время с той минуты, как я принял это решение, помчалось для меня по
какому-то особому отсчету, вернее - исчезло ощущение времени. Изо всех сил
я стал торопиться, хотя удавалось это мне плохо. Дома никого из своих не
застал, но даже не написал записки, чтобы предупредить их о моем отъезде,
- побежал на автобусную станцию. Вспомнив о делах на службе, пытался
дозвониться туда из автомата, который, будто назло мне, исправно глотал
медяки и молчал, как заклятый. Бросился искать другой и нашел его только у
нового здания гастронома, но там в терпеливом ожидании стояла очередь.
Ждал несколько минут, выслушивая длинные и мелочные разговоры в синей, с
разбитым стеклом будке, поссорился с каким-то парнем, которого принял
сначала за девушку, - штаны клеш и льняные локоны до воротника вельветовой
курточки. Пока наконец дозвонился да объяснил, в чем дело, упустил
последний автобус на Сельцо, другого же транспорта в ту сторону сегодня не
предвиделось. С полчаса потратил на тщетные попытки захватить такси на
стоянке, но к каждой подходившей машине бросалась толпа более проворных, а
главное, более нахальных, чем я. В конце концов пришлось выбираться на
шоссе за городом и прибегнуть к старому, испытанному в таких случаях
способу - голосовать. Действительно, Седьмая или десятая машина из города,
доверху нагруженная рулонами толя, остановилась на обочине и взяла нас -
меня и парнишку в кедах, с сумкой, набитой буханками городского хлеба.
В пути стало немного спокойнее, только порой казалось, что машина идет
слишком медленно, и я ловил себя на том, что мысленно ругаю шофера, хотя
на более трезвый взгляд ехали мы обычно, как и все тут ездят. Шоссе было
